Нерадивый ученик
Шрифт:
– Беда Левайна в том, – сказал Риццо, – что он хотя бы самый ленивый раздолбай в армии. Делать ничего не хочет и боится пустить корни. Он как зерно, упавшее на каменистое место, где земля неглубока.
– И когда восходит солнце, – улыбнулся Левайн, – я увядаю и засыхаю {48} . Как ты думаешь, какого черта я столько времени сижу в казарме?
– Риццо прав, – сказал Бакстер, – в этом смысле форт Таракань в Луизиане – самое каменистое место.
– И солнце там жарит будь здоров, это точно, – сказал Пикник.
48
Он
Они сидели, пили пиво и трепались до трех часов утра. Уже в фургоне Пикник сказал:
– Господи, этот Риццо говорит как заведенный.
Левайн сложил руки на животе и зевнул.
– Кто-то ведь должен говорить, верно?
На рассвете Левайн проснулся от громкого рева и оглушительного грохота, раздававшегося в самом центре пустыря.
– Арррр, – зарычал Левайн, зажав уши. – Что за чертовщина?
Дождь перестал, и Пикник уже вылез из машины.
– Ты только посмотри, – сказал Пикник.
Левайн высунул голову из кабины и огляделся. В сотне ярдов от их машины один за другим, словно гигантские стрекозы, взлетали армейские вертолеты, видимо отправляясь обследовать то, что осталось от поселка Креол.
– Вот тебе на, – сказал Пикник. – Выходит, ночью они уже были здесь.
Левайн закрыл глаза и откинулся на сиденье.
– Ночи здесь темные, – сказал он, наладившись спать.
Проснулся около полудня, голодный и с пульсирующей болью в голове.
– Пикник, – рявкнул он, – где здесь дают пожрать?
Пикник продолжал храпеть.
– Эй, приятель! – Левайн схватил его за волосы и несколько раз тряхнул.
– Чего тебе? – спросил Пикник.
– Слушай, здесь есть полевые кухни или вообще какая-нибудь еда? – поинтересовался Левайн.
Риццо вылез из своего фургона и подошел к ним.
– Ну вы и лодыри, – сказал он. – Мы уже с десяти часов на ногах.
Чуть дальше на площадке приземлялись вертолеты с пострадавшими и, выгрузив их, взлетали вновь. Рядом стояли санитарные машины, суетились врачи и санитары. Вокруг было полно фургонов, джипов, грузовиков, солдат в полевой форме, и лишь изредка в этой толпе мелькали младшие офицеры в хаки и армейские чины со звездами.
– Боже мой, – сказал Левайн, – что за дурдом.
– Тут полно газетчиков, фотографы из «Лайфа», и кинохронику, наверно, снимают, – сказал Риццо. – Теперь это зона бедствия. Официально.
– Ничего себе, – сказал Пикник, прищурившись. – Гляньте, какие девушки.
Несмотря на летние каникулы, здесь было много студенток – и несколько довольно симпатичных, – бродивших в толпе защитного цвета. Бакстер повеселел.
– Я был прав, – сказал он. – Если достаточно долго торчать в Таракани, наверняка подвернется что-нибудь стоящее.
– Тут прямо как на Бурбон-стрит в день получки {49} , –
– Не трави душу, – сказал Левайн и чуть погодя добавил: – Какой здесь, к черту, Новый Орлеан.
Ярдах в двадцати он заметил фургон с надписью на борту «131-й батальон связи». Машина была основательно помята, одно крыло отсутствовало.
– Эй, Дуглас! – крикнул Левайн.
Сидевший у переднего колеса фургона долговязый рыжий РПК {50} поднял голову.
49
…прямо как на Бурбон-стрит в день получки… – Бурбон-стрит – улица во Французском квартале Нового Орлеана, где сосредоточены бары, ночные клубы и прочие развлекательные заведения.
50
РПК – рядовой первого класса.
– Ну ничего себе, – отозвался он. – Где же это вы, парни, так застряли?
Левайн подошел к нему.
– Когда вас сюда перебросили? – спросил Левайн.
– Ха, – сказал Дуглас, – меня и Стила отправили прошлой ночью, сразу как началось. Чертов ветер сдул нас с дороги.
Левайн посмотрел на машину.
– Как там вообще? – спросил он.
– Хуже некуда, – ответил Дуглас. – Единственный мост снесло. Саперы наводят понтонную переправу. От поселка ни хрена не осталось. Все залило водой, река поднялась футов на восемь. Там только здание суда стоит, оно из бетона. И жмуриков немерено. Их на буксирах вывозят и складывают, как поленья. Вонь несусветная.
– Ладно, весельчак, – сказал Левайн. – Я еще не завтракал.
– Придется тебе, старик, пока что питаться бутербродами и кофе, – сказал Дуглас. – Тут кругом бегают девчонки и всем дают. В смысле, бутерброды и кофе. А больше нам тут ничего и не светит.
– Не бойся, – сказал Левайн, – еще засветит. Всем нам. Надо же как-то отыграться за пропавшее увольнение.
Левайн вернулся к своему грузовику. Пикник и Риццо сидели на капоте и жевали бутерброды, запивая их кофе.
– Где вы это раздобыли? – спросил Левайн.
– Одна девчонка принесла, – сказал Риццо.
– Надо же, – сказал Левайн, – первый раз этот чокнутый придурок не соврал.
– Посиди здесь, – сказал Риццо, – может, другая придет.
– Не уверен, – сказал Левайн. – Похоже, я могу подохнуть от голода. Как видно, удача сбежала от меня. – Он кивнул в сторону группки студенток и, словно ощутив некую доселе дремавшую эмпатию, сказал Риццо: – Уже столько времени прошло.
Риццо глухо рассмеялся.
– Тебе что, на гражданку захотелось? – спросил он.
– Не в этом дело. – Левайн покачал головой. – Это что-то вроде замкнутой цепи. Все настроены на одну частоту. Через какое-то время вообще забываешь об остальных излучениях спектра и начинаешь верить, что существует только эта частота и только она имеет смысл. Но на самом деле повсюду можно обнаружить другие прекрасные цвета, а также рентгеновское и ультрафиолетовое излучение.
– Тебе не кажется, что Таракань тоже в замкнутой цепи? – спросил Риццо. – На Макнизе свет клином не сошелся, но и Таракань еще не весь спектр.