Нераздельные
Шрифт:
— Фрэнк! Господи! Ты там заснул что ли?! Осторожнее!
— Я осторожно. Ветер налетел.
— Так выправь по ветру! Не хватало еще, чтобы гребаная рука долбанулась о гребаный пьедестал и свалилась на землю, как гребаный дохлый кит!
Везде: на кране, на земле и на самой статуе — установлены камеры для слежения за ползущей вверх рукой; но мониторы не дают полной и ясной картины — это совсем не то что смотреть живым глазом. Фрэнк наклоняется в сторону, смотрит сквозь широкое стекло кабины на руку, слегка поворачивающуюся под ветром, и подстраивает натяжение тросов подобно тому, как поправляют венецианские жалюзи; кисть с факелом наклоняются под углом в 45 градусов. При этом положении груз принимает ветер иначе, что
«Скрести дворнягу с дворнягой, и получится дворняга. Что годится для собак, годится и для людей. Родители этого скота, небось, все время под кайфом, так что даже ордер подписать не в состоянии. Есть вещи, которые нельзя оставлять на усмотрение родителей, особенно когда их самих надо было расплести еще до того, как они начали размножаться. Хорошо хоть подняли вопрос об обязательном расплетении хулиганов-подростков. Если этот закон пройдет, может, проблема разрешится сама собой. А нет — так у меня есть родич, который знает одного парня, который знает другого парня, у которого есть знакомый орган-пират. Придет, заберет щенка, и поминай как звали. Только одна закавыка — у меня ж на это пороху не хватит».
— Отсюда, снизу, вроде все хорошо. Фрэнк, ты в порядке? Что бы ни случилось, не опускай руки! — Тут начальник ржет: — «Не опускай руки»! — По всей вероятности, сам не заметил, как отмочил шутку.
— Рука помощи мне бы не помешала, — отвечает Фрэнк, и начальник опять ржет. Фрэнк увеличивает угол до восьмидесяти градусов. Рука с факелом висит теперь на паутине тросов почти вертикально.
Без правой руки статуя смахивает на Венеру Милосскую: угрюмая, какая-то бессильная… Совсем не та аллегория Свободы, которую в старые времена видели иммигранты, сходившие на берег соседнего острова, Эллис-айленда; но ничего не поделаешь — оригинальная рука отжила свое. Медная оболочка и внутренняя арматура были попросту слишком тяжелы и с годами ослабли. Опасаясь, как бы рука не поддалась усталости металла да ненароком не отвалилась во время очередного шторма, власти решили заменить ее на другую, из более легкого и прочного сплава алюминия с титаном. Или что-то в этом роде. Единственная проблема — новая рука серебристо-серая, а не бледно-зеленая. Ну да высоколобые парни из конструкторского бюро наверняка уже придумали, как покрасить ее в тон статуе. Это не его, Фрэнка, проблема.
«Моя проблема — сопляк, с которым встречается моя дочь. Тут еще жена орет на меня, как будто это я виноват. А что я-то могу поделать?!»
«Ты не должен был давать ей столько свободы, Фрэнк! А ну как она забеременеет? Что тогда?»
«Что-что… Подкинет на чужой порог, вот что. И поделом, как говорится, если ума нет. Или выйдет замуж за этого имбецила. Кошмар…»
— Давай помалу! — взывает с земли прораб. — Посади ее на место, Фрэнк, легко, словно поцелуй!
Фрэнк включает лазерную систему наведения и откидывается в кресле. Теперь от него ничего не зависит. Это как стыковка космического корабля — все делает компьютер с хирургической точностью до миллиметра. Крановщик наблюдает за картинкой на многочисленных экранах: вот рука подводится к специальным пазам, сделанным в тунике мисс Свободы, вот она входит в них с глубоким мягким звоном, эхо которого отдается во всем теле Фрэнка. Внизу бригада строителей разражается аплодисментами.
Теперь за дело принимается команда корабелов-сборщиков — закрепление руки больше похоже на сборку судового корпуса. Неделю будут сваривать, спаивать, соединять на молекулярном уровне, так чтобы сталь и медь срослись с новым сплавом. Опять-таки это не его, Фрэнка, проблема. Завтра он возвращается к работе на строительстве роскошного небоскреба на Верхнем Вест-Сайде — обычный небесный жокей, оператор обычного высотного крана, таскающий балки на восемьдесят восьмой этаж. Меньше ответственности — меньше стресса.
И когда, наконец, он сможет избавиться от непутевого бойфренда своей дочери и в доме воцарится покой, дела пойдут куда веселее.
8 • Кэм
Камю Компри — очень счастливый молодой человек. И все же…
Камю — в высшей степени целеустремленный молодой человек. Вот только он не знает, сам ли ведет себя к этой цели или его направляет кто-то другой.
Сидя на балконе и озирая океан с высоты молокайского утеса, Кэм размышляет о смысле своей короткой жизни, начавшейся несколько месяцев назад. До этого он существовал в виде девяноста девяти фрагментов других людей. Вообще-то, у него есть подозрения, что их значительно больше, просто «девяносто девять» — приятная для уха аллитерация. Хорошо для прессы. Хорошо для паблисити. Вся «жизнь» Кэма — сплошное паблисити. Остается только выяснить, почему это так. Почему «Граждане за прогресс» вложили в него столько денег? Почему армия Соединенных Штатов «купила» его, словно он какое-то имущество? Да, весьма ценное, но всего лишь имущество. Когда-то его очень мучили все эти вопросы. Больше не мучают. По некой причине.
Он любит Молокаи. Наверно, потому, что этот остров — нелюбимый родич в семье Гавайских островов. Некогда колония для прокаженных, а ныне лишь диковина, Молокаи дал приют огромному комплексу, собственности «Граждан за прогресс». Насколько известно Кэму, особняк на утесе — лишь часть комплекса. То же самое можно сказать и о самой организации ГЗП: сфера ее влияния распространяется гораздо дальше, чем представляется на первый взгляд.
— Почему не ешь, Кэм? — спрашивает Роберта, усаживаясь за стол напротив него. Роберта — его создатель, его строитель… как там еще называют тех, кто дал тебе жизнь. Может быть, даже «мать», хотя ему претит называть ее так.
— Тебя жду. — Он косится на стоящую перед ним тарелку с неаппетитной на вид закуской. — К тому же в моем внутреннем сообществе слишком мало любителей фуа гра. Подожду-ка лучше главного блюда.
— Попробуй хоть кусочек.
— Кусочков у меня столько, что спасибо, обойдусь без дополнительных.
Она закатывает глаза и принимается изящно намазывать эту отвратную утиную печень на ломтик поджаренного хлеба. Насколько Кэму известно, чтобы сделать фуа гра, уток кормят насильно, пока те не становятся жирными до безобразия, а их печенки разбухают так, что едва не лопаются. Подумать только, до каких излишеств додумалось человечество! Кэм переводит взгляд на океан.
— Генерал Бодекер готовит тебе прием на следующей неделе в Вест-Пойнте.
— Надеюсь, обойдется без речей?
— Только неформальные — тосты, светские беседы, все в этом роде. Через пару дней он сам приедет посвятить тебя в детали.
— И почему военные не могут просто что-то рассказать? — говорит Кэм. — Вечно им надо «посвятить в детали».
— Я считала, что кто-кто, а вы, мистер Компри, цените формальные обороты речи.
— Ты теперь обращаешься ко мне во множественном числе? Наверно, правильно.
Кэму уже давно изложили перспективы карьеры в Вест-Пойнте: его ускоренным курсом проведут через обучение и сделают офицером; и все это время он будет позировать для фотографов в качестве «лица Современной Американской Армии», чтобы это ни значило. Поначалу эта затея вызывала у него отвращение, но теперь его установка радикально изменилась.
Надо признать, военная форма ему очень к лицу. Она придает ему значимости, словно он стал частью чего-то великого. С какими высокими деятелями он будет отныне тесно общаться, причем не в качестве ходячего курьеза, а как гордый офицер американской морской пехоты! Ему разрешили самому выбрать род войск, и он выбрал морскую пехоту. Кэм ликует при мысли о своем блестящем будущем. И все же…