Нерон. Царство антихриста
Шрифт:
Накинувшись на жену, Нерон жестоко избил ее ногами в живот, и она рухнула замертво.
Он тут же принялся ее оплакивать и клясться, что Поппея была единственной женщиной, достойной его любви. Ей следует устроить пышные похороны, а он вознесет покойной супруге такую хвалу, что боги устроят ей прекрасный прием.
Так и было сделано.
Окруженный сенаторами Нерон декламировал поэмы в честь усопшей. Чем дольше он их читал, тем более страстным становился его голос и зрители все громче приветствовали его, забыв, что погребальная церемония требует сдержанности. Каждый его стих встречал восторженный прием, стиравший с лица императора печаль, которую сменяло тщеславное удовольствие. Церемония закончилась так: Нерон объявил, что желает устроить во всех публичных местах Рима пиры, чтобы почтить память Поппеи, а также свидетельствовать, что он счастлив жить среди римлян, которых любит не меньше, чем свою покойную супругу.
Какой ловкий извращенец этот Нерон!
Сенека не мог не восхищаться своим учеником. Двойственность его натуры ослепляла учителя: тиран, умеющий польстить черни, запугать патрициев, следовать своим склонностям и заставить толпу аплодировать, когда он выставляет напоказ свою порочность.
— Он опасен не только потому, что у него в руках неограниченная власть и в глазах плебса он фигура неприкосновенная, верховный жрец, сын Аполлона, — рассуждал Сенека. — Он опасен и потому, что его любят, Серений, за то, каков он есть, каким осмеливается предстать перед другими. Ты слышал восторженные крики в Неаполисе? Через несколько месяцев и в Риме чернь окажет ему триумфальный прием, когда он выйдет на сцену или взгромоздится на колесницу, чтобы состязаться с другими.
Толпа приветствовала государя-благодетеля, когда он расхаживал по улицам Рима с одного пира на другой, наблюдая, как народу раздают вино и снедь. Он шагал медленно, под охраной преторианцев и конных германцев, окруженный августианцами и неронианцами.
Я шел за ним до Марсова поля. Там, на берегу озера Агриппы, Тигеллин устроил пир в честь Нерона. Никогда прежде не видел я такой роскоши и такого откровенного, публичного разврата. Берега озера и Марсово поле превратились в огромный кабак, где выставлялись напоказ всевозможные пороки.
Пировали на плоту, прицепленном к нескольким шлюпкам, которые были отделаны золотом и слоновой костью. Специально подобранные гребцы отличались особой, вызывающей красотой и были рассажены в соответствии с их возрастом и эротической специализацией. Говорили, что Тигеллин собирал их по всей империи — от восточных границ до Британии, от Испании до Дуная, Армении и Нарбоннской Галлии.
В расставленных на плоту клетках порхали птицы и дремали дикие звери, привезенные из разных провинций. В озеро были запущены морские животные, привезенные с океана. Пение происходило под аккомпанемент кифар. На одном берегу виднелись строения, освещенные ярко, как дома терпимости. По приказу Нерона там собрали благородных дам, которые восторженно приняли волю императора. На противоположном берегу прогуливались обнаженные проститутки. В мгновение ока тела гостей переплелись в диком приступе свального греха. С наступлением ночи их можно было различить лишь в свете факелов и канделябров, освещавших строения и рощи.
Шлюпки были вытянуты на берег, и нагие гребцы разбрелись по берегу. Некоторые из них, под присмотром преторианцев, собрались вокруг Нерона, но он внезапно направился к домам терпимости, где благородные дамы приветствовали его громкими криками. А женщины с другого берега зазывали императора к себе, суля ему такие наслаждения, каких он никогда не испытывал.
Все казалось Нерону возможным и легко исполнимым.
Я видел его несколькими днями позже: скромно, как юная девственница, потупив глаза и робко ступая под фатой шафранного цвета, какую носят невесты во время брачной церемонии, он шел рядом с вольноотпущенником Пифагором к жрецам, которые должны были освятить их союз. Нерон выступал в роли молодой женщины, принеся мужу приданое, брачное ложе и свадебные факелы.
Никто не удивлялся, что император выходит замуж за вольноотпущенника, устраивает публичную церемонию, отдавая себя Пифагору на глазах у всех, словно желая, чтобы каждый знал и видел, что сын Аполлона волен делать все, что хочет, и наслаждаться так, как хочет.
В этом состояла его привилегия императора. Ничто, даже фаллос вольноотпущенника, не могло опорочить его титул, подорвать его могущество.
После всех этих игр, пиров, скандальных и кощунственных венчаний я был уверен, что достоинство, популярность и власть Нерона окажутся погребены под пеплом пожара, который шесть дней и семь ночей и, после небольшой передышки, еще три дня опустошал Рим. Молва обвиняла Нерона в том, что это ужасное бедствие на город навлек он.
Рим лежал как будто разграбленный: от трех кварталов осталась лишь обугленная земля, семь других представляли собой руины, и только четыре беда обошла стороной.
Я видел, как пламя бежало, подгоняемое ветром, от Палатина до Велабра. Я видел, как занимались лавки и жилища, как обрушились трибуны цирка. Пламя карабкалось по холмам, буйствовало на равнине, в долине реки. Переулки превращались в огненные ручьи. Я слышал крики ужаса и стоны. В этом пожаре погибли женщины, дети, старики, десятки тысяч граждан и рабов.
Никогда еще город не испытывал такого ужаса. Черный дым накрыл его, как плащом. Дома с грохотом обрушивались на людей. Толпа превратилась в стадо, обезумевшее от страха. Я бежал вместе со всеми.
Деревянные опоры, на которых стояли дома, сперва начинали скрипеть, а через несколько секунд обращались в пепел. Невозможно было бороться с пламенем, которое охватывало дома один за другим.
Женщины тщетно искали своих детей, выкрикивали их имена, огонь лизал их волосы и туники, пожирал тела. По приказу Нерона преторианцы распахнули ворота императорских садов и открыли толпе дорогу на Марсово поле, где можно было укрыться от огня. Некоторые выбегали из огня голыми и пытались спастись в полях за городом.
Я попытался собрать нескольких мужчин, чтобы остановить огонь. Но воды не хватало, а все витрины и прилавки вокруг были охвачены пламенем. И те, кто поначалу присоединился ко мне, отступали. Наши закопченные сажей лица отпугивали желающих вступить в схватку со стихией.
Но главное — я видел поджигателей. Они даже не особенно скрывались. Кто это был? Рабы, послушные Нерону? Некоторые из них кричали, что исполняют приказ. Неужели и вправду император мог отдать такой приказ? Верилось с трудом: неужели его низости, кощунству и злобе нет предела?
Рим, наш Рим, погибал спустя четыреста лет после того, как его разрушили галлы.
Только безумец мог бестрепетно предать огню тысячи жилых строений, служивших кровом горожанам. Только лютый враг Рима мог радоваться при виде полыхающих храмов, возведенных в честь наших богов — Юпитера, Весты, при виде исчезающих дворцов и вилл, наполненных произведениями искусств, военными трофеями, свидетельствами воинской доблести, славной памятью истории Рима! Почему? Зачем?
Поначалу никто не обвинял Нерона открыто. Он находился в Анции, но быстро вернулся. Его дом, считавшийся «временным», был частично разрушен. Какое же жилище ему было нужно, если это, которое он считал слишком тесным, на самом деле было огромным, более пяти тысяч шагов в длину, с галереями, парками, бассейнами? Можно ли обвинить его в поджоге Рима на том лишь основании, что императору не нравились узкие улочки, зловоние, беспорядочная, хаотичная застройка?