Неруда

Тейтельбойм Володя

Нет, томящийся в одиночестве поэт знает, что ему не раскрылись и никогда не раскроются тайны Востока. Знает, что многое просто неподвластно его пониманию. Он не обладает даром ясновидца, оракула. Он не умеет пророчить, предрешать, как Сивиллы^{70}. Здесь, в этих краях, сфинкс хранит свои секреты за семью печатями… Но в одном Неруда уверен: ему чужда эта цивилизация, это мироощущение. Он не может насиловать себя, принимать то, что несовместно с его отношением к жизни. Местожительство человека на Земле не должно быть тем пространством, тем ареалом, где заранее предопределено смирение, где человек изначально обречен на смирение, на полный отказ от всякой активности.

«Я вовсе не спешу писать

об Индии, Бирме и Цейлоне: мне темны, неясны многие причинные связи, мотивы. И по-прежнему необъяснимы многие явления. Кажется, все здесь в руинах, все неумолимо рушится, а между тем все явленное, зримое скреплено навеки какими-то тайными животворящими нитями».

Перед Нерудой встает суровая альтернатива. Либо он погибнет в этой удушливой атмосфере, либо сумеет превратить собственную слабость в источник творческой энергии. Поэт решается на трудную борьбу, веря, что сумеет одолеть себя. И ему удается обратить в материал для своей поэзии все, что его гнетет, все, что, казалось бы, несет ему гибель. Полем брани станет новая книга его стихов.

«Я уже почти составил, 

— признается Пабло своему другу Эанди, —

целую книгу стихов „Местожительство — Земля“, и вы сами увидите, как безоглядно, ничего не страшась, я отступаю от привычной мне поэтической манеры и настойчиво стремлюсь добиться внутреннего единства и силы».

Книга отразила все его переживания, все, что было вокруг него. И, по сути, спасла поэта. Этой книгой он заплатил за право жить на земле.

Специалисты легко обнаружат стилистическое сходство поэзии Неруды и его писем тех времен.

В этих письмах Неруда постоянно взывает о помощи. Ему необходима духовная пища. Он должен знать, чем живет латиноамериканская литература. Хоть бы один глоток далекого родного воздуха!

И поэт горячо благодарит Эктора Эанди за присланный роман «Дон Сегундо Сомбра»^{71}, только-только опубликованный в Буэнос-Айресе.

«Я прочитал роман залпом,

 — пишет Неруда, —

мне почудилось, будто я перенесся в Чили и, лежа на лугу, среди цветущего клевера, слушаю рассказы своего деда или голоса своих родных. В романе есть что-то очень величественное и одновременно что-то очень естественное, трогательное до слез. Не так ли? Он источает терпкие запахи вольных просторов, табунов лошадей, человеческих жизней. И все в нем чередуется естественно. Во всем есть цельность, согласие…»

Вскоре Неруда бежит от Джози Блисс, от коварной Злюки. Но через какое-то время после побега его охватывает острая тоска. «Я с радостью отдам теснящий душу мрак, / чтоб ты вернулась. Меня страшат всех месяцев названья, / и слово грозное „зима“ звучит угрюмой барабанной дробью».

5 октября 1928 года Неруда посылает Эктору письмо из Веллаватты, сразу по приезде на Цейлон. Он говорит другу, что окончательно пришел в себя и обрел спокойствие… «А вообще-то, какое может быть спокойствие, когда — о боже! — нет конца проблемам!» Неруда взывает к богу, но на сей раз речь идет о делах чисто материального свойства.

«Консулы моего ранга — так называемые почетные консулы, 

— пишет Неруда, —

получают нищенское жалованье… Я совершенно издергался из-за вечной нехватки денег. И сейчас у меня полно трудностей. Мне платят всего сто шестьдесят шесть американских долларов в месяц — жалкая сумма. Столько получает мальчик на побегушках в третьеразрядной лавке. И самое скверное, что мое жалованье полностью зависит от денежных поступлений в консульство. Если, скажем, в какой-то месяц нет никаких торговых операций, я остаюсь без денег. Как это противно и унизительно, мой друг! В Бирме пять месяцев подряд мне не выдавали ни гроша. К тому же я вынужден платить из собственного кармана за все: за аренду консульского помещения, за мебель, марки… Хуже — некуда. Но в довершение всего выяснилось, что мне не положено ничего на транспортные расходы. Если бы я не сообщил вам о своих планах, то теперь ломал бы голову: как в такой спешке добраться до нового места без единой монеты.

Спасибо, огромное спасибо, Эанди! И не взыщите, что я без конца донимаю вас ничтожными мелочами. Но именно они — свидетельство моих каждодневных мук. Быть может, при твердом жалованье, то есть получай я деньги в конце каждого месяца, мне было б решительно все равно, в каком уголке земли, в холоде или в жаре продолжать свое существование.

До сих пор я не испытывал чувства ответственности за жизнь — пусть свою собственную, пусть чужую — и считал, что главное в жизни — движение. А вот теперь мне до боли хочется осесть, пустить корни, жить не суетясь или умереть в покое. Еще я настроен жениться, причем прямо завтра. И думаю переехать в большой город. Вот, собственно, все мои теперешние желания. Кто знает, осуществятся они или нет?»

49. Вести от человека, потерпевшего кораблекрушение

Неруда так же рвется покинуть Азию, как в свое время рвался покинуть Чили. Нет, это не эскейпизм! Не в характере поэта бежать от мира. Он всегда был жизнелюбив. Но пока к этой жизни его более всего привязывают женщины. Он, правда, еще не обрел настоящей возлюбленной, единственной Женщины, однако его уже тяготит нескончаемая череда подружек — местных, мулаток, англичанок…

А впрочем, главная страсть Неруды — поэзия, литературное творчество. Ему уже не так быстро и легко, как прежде, даются стихи. Он словно наталкивается на какую-то преграду внутри самого себя. А может быть, эта преграда возникает вовне его.

Поэт озабочен, встревожен. Порой кажется, что именно поэзия поможет ему высвободиться из вечных материальных пут. Так утомительно, мерзко постоянно думать о деньгах… Но они нужны позарез, чтобы расстаться наконец в Востоком. В 1931 году Неруда принимает окончательное решение уехать в Европу. Однако где взять средства? Его заветная мечта — опубликовать новую книгу в Мадриде, а вовсе не в Буэнос-Айресе. «Аргентина все-таки провинция», — пишет Неруда своему аргентинскому другу.

Неруда смолоду мечтал завоевать Мадрид, где говорят на его родном языке. Он мыслил, что тогда его поэзия получит признание в главных центрах испаноязычной культуры. Заметьте, что по возвращении Неруды с Востока на карте его консульской службы красными флажками будут отмечены три главных испаноязычных города: сначала Буэнос-Айрес, за ним — Мадрид и Мехико.

Но вернемся назад… Молодой поэт, изнуренный восточным зноем, ломает голову в мыслях о своем будущем. На каждом шагу новые трудности. Он написал в Испанию. Но что за напасть! Прошли все сроки — поэт отсчитывал по календарю, — и никакого ответа. Нет, отступать нельзя! Он отбросит в сторону ненужную скромность и сам скажет добрые слова о своем детище. И все же, как бы хотелось услышать добрые слова от других.

«Тем не менее, я полагаю, 

— пишет он Эктору Эанди, —

что смогу там (в Мадриде) добиться ощутимых результатов, какой-то искорки признания. Этого мне будет предостаточно. Эти стихи я писал почти пять лет. Пока что, как видите, набралось всего девятнадцать стихотворений. Но главное, мне удалось обрести собственный стиль. На мой взгляд, каждая строка пронизана моим „я“, из нее как бы цедится, сочится моя душа».

Лишь в крайнем случае Неруда решит опубликовать стихи в Чили. А пока незачем расписываться в собственном поражении. Незачем идти по легкому пути… Но не стоит пренебрегать и возможностью опубликоваться на родине… Если книгу не издадут в других странах, у него в Сантьяго есть верный издатель. Разве он не говорил, что возьмет все — и плохое и хорошее, да еще и заплатит. Хотя в Чили авторские права — одно название. Есть и еще соображение в пользу выхода книги в Чили. Новая книга — если ее опубликуют в Сантьяго — может быть особо отмечена в его послужном списке. И более того — она поспособствует решению властей вызволить его из этой дыры и перевести в какую-нибудь страну, где легче дышать.