Неруда

Тейтельбойм Володя

5 мая 1934 года Неруда переезжает в Барселону. Его привлекает чеканная, почти металлическая звонкость каталонского языка, острый живой ум тех, кто им владеет. Говоря по-испански, каталонцы как бы вырезают «профиль каждого слова» и наполняют незамутненной прозрачностью каждый звук. В короткое время Пабло сводит тесное знакомство с барселонскими писателями и поэтами. Это уже время жестоких репрессий в Астурии. «Черное двухлетие»^{93}, которое густой свинцовой нависью протянулось над бурлящей Испанией…

Неруда сближается со многими левыми каталонцами. Среди его новых знакомых — социалисты, коммунисты. Есть и анархисты, в те времена они играли существенную роль в политической борьбе.

Неруду все больше и больше интересует каталонская поэзия.

59. Два необычных консула

Определенное время занимают у поэта консульские дела. Он сидит в консульстве,

часто берет телефонную трубку — тогда забавные телефонные аппараты во множестве появились в Европе — и разговаривает с чилийским консулом в Мадриде. Поначалу идет официальный разговор, дела, бумаги, письма… Но потом он соскальзывает на другое — возникает оживленная дружеская беседа о разных новостях, общих знакомых, о только что прочитанных книгах. Ведь его собеседник не карьерный дипломат, а… Габриэла Мистраль. Нет, это не простая случайность. Их свела сама судьба. Чья-то незримая рука, что иной раз определяет самые конкретные вещи в нашей жизни, сделала так, что на «консульском небосводе Испании» в едином созвездии сошлись два великих поэта Чили. Оба они вполне добросовестно выполняют свои консульские обязанности, но частенько позволяют себе погрузиться совсем в иной мир, где их души созвучны, где один находит желанный отклик в другом. Зачарованные этим упавшим с неба благом, этой возможностью беседовать при встречах, по телефону, они увлеченно, горячо обсуждают все, что касается литературы, поэзии… Нет ничего мелочного, мелкого в отношениях двух великих людей, в их дружбе, которая как нельзя лучше подтверждает правильность рассуждений Неруды «о слонах в сельве». Оба поэта прекрасно уживаются в двух консульствах одной страны. Они часами ведут содержательные, серьезные беседы, им легко, хорошо друг с другом, потому что они живут в добром мире высокой дружбы. Истинное братство, духовное родство связывает двух поэтов.

Но безоблачное небо, точь-в-точь как это бывает в приключенческих фильмах, ни с того ни с сего затянулось тяжелыми тучами. И грянула гроза. Гром и молнии! Потоки злобной клеветы обрушились на Габриэлу Мистраль. Весь сыр-бор загорелся после того, как реакционная газета «Меркурио» обвинила Габриэлу Мистраль в нарушении консульского статуса. Мол, она, забывая о своем положении, позволяет себе недопустимые вольности. Что и говорить, Габриэла действительно бывала резкой, язвительной, и это использовали ее враги… Поначалу пополз шепоток, а затем заговорили во всеуслышание, что ее манера выпаливать правду в глаза нередко оскорбительна для страны, где она аккредитована. И вот решение чилийского правительства: Габриэле Мистраль следует незамедлительно покинуть Испанию… С той поры горькое разочарование навсегда угнездилось в ее сердце. Как же так? Выходит, несправедливость взяла верх? Выходит, никто не понял, как ей дорога и близка Испания? Никто не почувствовал, с какой искренностью, с какой любовью она говорит об Испании в «Обетах»? Вот как начинается книга Габриэлы Мистраль «Материи»: «Я просыпаюсь в ночном поезде „Барселона — Мадрид“ от возгласа, наполнившего меня радостью: „Мы едем по Кастилии!“».

Ее глаза вобрали в себя глубокую синеву и солнечный свет каталонского Средиземноморья, и ей нелегко свыкнуться с кастильской землей, где преобладает цвет пепла и цвет «меди старинных шлемов». Она говорила, что на этой земле не приживается тот, кто уступчив, кто сдерживает порывы своей души… Да, Габриэла всегда противилась расплывчатому, неопределенному, померкшему, что, по ее словам, не угодно ни дьяволу, ни богу. И ее прямота бывала ей не во благо. Ведь отчасти из-за нелегкого характера Габриэле пришлось покинуть Испанию, что называется, «выпрыгнуть из нее в окно».

А разве не она, Габриэла Мистраль, ликовала, уезжая в Авилу, где думала отыскать следы дорогой ее сердцу святой Тересы. Втайне от всех она мысленно вела беседы с испанской поэтессой, близкой ей и по темпераменту, и по слогу. А в какой восторг приводили Габриэлу маленькие селения Иберийского полуострова, как пленила ее Сеговия! Но Барселону она любила «с опаской»…

«Испаноамериканские вояжеры,

 — говорила Габриэла Мистраль, —

великолепно чувствуют себя в Барселоне. Но это насквозь „городской город“ в том пугающем значении этих слов, какие применимы и к Нью-Йорку. Я выхожу на Рамблас с тоской по старинным городам и, завидя море в конце этой улицы, говорю себе: „Сегодня же, не откладывая, отправимся на Мальорку… Мои барселонские друзья дают мне совет: надо окинуть быстрым взглядом Мальорку и тут же уехать в Вальдемос… и там отдохнуть, насытить глаза синью Средиземного моря, чтобы их не опалило солнце Кастилии“».

Кастилия поражает воображение Габриэлы. И не столько ее иссушенные земли, сколько сухая сдержанность самих кастильцев. Решительно ничего общего с порывистой, чувственной Севильей! Габриэле вспоминается облысевший чилийский Север. В Кастилии она также тоскует по сочной зелени лугов, как в злосчастной Антофагасте. Но не следует усматривать в скорбной пустынности Кастилии некое символическое выражение кастильского духа, размышляет чилийская поэтесса, это было бы слишком поверхностно, упрощенно. «Латифундия, как таковая, — говорит она, — обрекает леса на гибель. Когда-то система латифундий существовала в Испании и потом пустила корни на Латиноамериканском континенте. Но наши земли несравненно богаче, щедрее, они сами восстанавливают собственные силы, и у нас еще не изничтожена красота природы, несмотря на всю пагубу, что творят землевладельцы».

О своем чувстве к Испании чилийская поэтесса говорит с какой-то робостью, застенчиво. Она испытывает к испанской земле скорее нежность, чем страстную любовь. И вот Габриэлу Мистраль, которая так проникновенно говорила, писала об Испании и любила в ней то, что называла «нашей родной Испанией», изгнали. Выпроводили оттуда, как говорится, «в одночасье».

60. Беда за бедой

Габриэла уезжает на консульскую службу в Лиссабон. А 3 февраля 1935 года Пабло Неруда перебирается в Мадрид. Там его сердечно встречает Луис Энрике Делано — чилийский писатель, человек редкой души, которого связывала тесная дружба с Габриэлой Мистраль. Неруде везло с друзьями, но в браке он был несчастлив, и Марука это тяжело переживала. Однако разлад в семейных отношениях не всегда ведет к полному разрыву. К тому же именно в это время в жизни супругов происходит радостное событие, которого Пабло желал всем сердцем. Это событие как бы вступает в спор с одним из самых популярных стихотворений поэта — «Farewell».

Из глубины тебя с моей печалью в глаза нам смотрит наш ребенок. И чтобы жизнь в нем не угасла, одним узлом должны стянуться наши жизни. Я не хочу того, любимая, пойми! Пусть нас ничто не вяжет поневоле, пускай не держит силой… И вот шепнул «прощай» ребенок из-под сердца. И я ему шепчу: «Прощай»!

Теперь все иначе. Хотя поэт уже не скажет своей жене «любимая», но о ребенке мечтает с прежней силой. И вот 18 августа 1934 года у него рождается дочь. Ликующий, охваченный хмельным восторгом, Неруда говорит об этом всюду и везде. Он заказывает красивые открытки и рассылает их во все концы света — пусть вместе с ним радуются его друзья, родные, знакомые. «Девочку назовут Мальва Марина, — пишет Пабло, — и тогда прекрасный цветок будет неразлучен со знаком моря, с моим знаком». Событие взволновало всех друзей поэта. На свет появилась долгожданная дочь — Мальва Марина Тринидад! Больше всех радуется Гарсиа Лорка. Он радуется и чему-то печалится, что-то таит в себе. У себя дома втайне от всех Гарсиа Лорка пишет стихотворение, о котором узнают лишь через пятьдесят лет. Это стихотворение называется «Строки к рождению Мальвы Марины Тринидад». Черно-белые строки печальны, потому что сама смерть караулила девочку, когда она появилась на свет, и качала ее колыбель. Девочка родилась раньше срока, и ее еле отходили. Федерико пишет стихи-заклинание, строки белой магии, чтобы они помогли спасенью тела и души новорожденной:

Мальва Марина, я творю заклятье: ты плод любви, дельфин в пучине вод. Америка кружится в смертном танце и ранит, источая яд, мою голубку. Но я рассею чары, сокрушу устои той ночи, что ревет и воет среди скал. Вспять поверну тоскливый жуткий ветер: он губит далии и мрак сгущает. Волшебник — Белый слон — в раздумье долгом: что уготовано тебе — кинжал иль роза? [70]

70

Перевод Я. Лесюка.

Поэт умер раньше Мальвы Марины… Должно быть, Гарсиа Лорка надеялся, что его слова уберегут девочку от гибели, что он спасет ее, как добрый волшебник из сказки. Для него эта девочка была сразу и чилийкой, и испанкой, и яванкой.

Яванка, лунный луч, побег зеленый, венок, приплывший по волнам из Чили, Мальва Марина, ты — дитя Мадрида, и не цветы, не яркие ракушки, не ветвь в кристаллах соли подарю тебе, а свет небес — любовь — вложу в уста твои [71] .

71

Перевод Я. Лесюка.