Неруда
Шрифт:
Переполненный восхищением, Мигель Эрнандес слагает вдохновенную «Оду с вином и кровью в честь Пабло Неруды».
Политика все смелее вторгается в нечистую поэзию, все увереннее чувствует себя рядом с «лунным светом», с печалью, с «люблю тебя»… «Кто страшится дурного вкуса, у того кровь становится льдом», — вот нерудовская формула, предостерегающая от опасности, которая таится в холодном поэтическом мраморе.
«В доме поэзии ничто не живет долго, кроме того, что написано кровью сердца и проникает в другие сердца». Вспомните:
В те годы в Мадриде живет пламенный поэт Аргентины — Рауль Гонсалес Туньон, твердый, убежденный коммунист, которому не страшен «серый волк» политической борьбы. Ему послушна вся поэтическая клавиатура. Друзья собираются на шумные тертулии в «доме цветов» у Пабло Неруды или в пивной у Почтамта, и до рассвета не смолкают их горячие споры о роли поэзии в переломное время.
Вот что сказал Мигель Эрнандес в прологе к книге своих стихов «Ветер народа», которую он посвятил Висенте Алейсандре: «Пабло Неруда и ты подарили мне вечные образцы поэзии».
Мигель Эрнандес навсегда остался для Неруды певцом земли, дающей силы для политической борьбы. «В твоей поэзии / дыханье борозды, / порывы ветра, глина, / волнение хлебов, пески. / Поэзия твоя с кувшином левантийским схожа, / алмазом в ней сверкает серп и молот, / прорезывая мглу родной Испании…»
Неруда не раз говорил о том, какую великую роль сыграл Рафаэль Альберти в его жизни.
«Огромное влияние на становление моих политических и общественных взглядов оказала вся деятельность Рафаэля Альберти, который в те времена был известным поэтом и поборником революционных идей…»
А молодого Эрнандеса пестует уже Неруда, и тот начинает воспринимать мир иначе, что сразу сказывается на его поэзии, драматургии, публицистике. Однако характер, сущность поэзии Мигеля Эрнандеса, как до войны, так и после, определяются не литературными влияниями, а мощью его поразительного и самобытного таланта, его жизненной судьбой. Исторические обстоятельства делают Мигеля Эрнандеса, темпераментного и щедро одаренного человека, не просто народным поэтом, пишущим о войне, а воистину — великим поэтом Испании.
Его духовный наставник и еще недавний друг Рамон Сихе, чувствуя, что проигрывает битву за душу своего ученика, называет имена ненавистных ему врагов: «нерудизм (какой ужас, этот Пабло и сельва, этот безудержный ритуальный нарцисс со звериными промежностями, заросший густой шерстью в срамных местах…), алейсандризм, альбертизм».
У Неруды с Рафаэлем Альберти сложился прочный союз двух confr`eres, причем поначалу Альберти обладал более зрелым политическим и общественным видением, чем Пабло Неруда, только-только приехавший в Испанию.
К Лорке наш поэт относился как к родному брату. Да разве не Лорка, светоносно улыбаясь, первым распахнул перед Нерудой двери испанского дома, разве не он встретил его как дорогого гостя на солнечной испанской земле, где сам уже был
К Эрнандесу Неруда испытывал нежность, как к младшему брату, вернее, как к повзрослевшему сыну, который приносит «запах дождем омытого клевера, / запах теплой золы амаранта, / и навоза, дымящегося / по вечерам на склоне горы».
Неруду восхищала, зачаровывала поэзия Мигеля Эрнандеса, «собранная в золотой початок». Как собственное горе, переживал он арест Мигеля, его жизнь за тюремными решетками при Франко и его трагическую гибель. Неруда делал все, чтобы вырвать друга из неволи. Но ничего не получилось. Всю жизнь Неруда казнился тем, что ему не удалось спасти Мигеля Эрнандеса. И лишь вера в силу его поэзии, неподвластную времени, утешала его.
«Из самой земли говорил он, / из самой земли говорить будет вечно».
65. Споры и раздоры
Кое-кто из испанцев считал, что Неруда попал в Испанию в качестве консула волей самого дьявола, вернее, сатаны. Да, да, этот чилиец — дьявол во плоти, и его главная цель — исковеркать, изничтожить испанскую поэзию как таковую. Само собой, что раньше других это открытие сделал несравненный рыцарь «чистой поэзии» Хуан Рамон Хименес.
Битва разгорелась не на жизнь, а на смерть. Искры летели во все стороны. И это столкновение было неотвратимым, неизбежным.
Столкнулись, сшиблись две противоположные, противоборствующие концепции. Концепции поэзии чистой и поэзии нечистой. Тишина, сосредоточенность как нечто извечное, закономерное — против страстности, против прорыва в новые пределы, в новые сопряжения с антилирическим миром обыденных вещей, против нагромождения всего и вся. Упорядоченность и равновесие, изощренная прозрачность стиха, с одной стороны, и утверждение стихии, душевной горячности, вселенского водопада и гомона рынка — с другой. Стремление к совершенной, безукоризненной форме у одних, нагромождение предметов и чувствований, груды каких-то непригодных вещей — у других.
Таким именно и увидел «Местожительство — Земля» испанский поэт Хуан Рамон Хименес. По его мнению, в «Двадцати стихотворениях о любви» куда больше уважения к поэзии. Быть может, потому, что в мелодике стихов этой книги ему захотелось обнаружить свое влияние. После смерти Хуана Рамона Хименеса среди его личных бумаг критик Рикардо Гульон обнаружил страничку с заметками к какой-то статье или конспект-памятку, где означены все его претензии к чилийскому поэту:
«Доводы против Неруды. Мое влияние в „20 стихотворениях о любви“. Мои стихи из „Лабиринта и лета“. Мои стихи из „Поэзии и красоты“. Его стихотворение. Тагор — Х. Р. Х. Тема. Не подписывать. Телефон. Его заметка в „Соль“. Банкет в честь Сернуды. Бергамин. Мой силуэт в „Испанцах“. Мой ответ. Вторая песнь любви к Сталинграду. Чилийский консул прославляет коммунистов».