Неруда
Шрифт:
68. Схватка с тяжеловесом
Пабло де Рока, как и следовало ожидать, оказался куда более едким, чем другие.
Спустя два месяца он сочинил тетраптих. 10-го, 11-го, 12-го и 13 июня 1935 года в «Опиньон» появились его статьи, открывшие мощный поливной огонь против Антологии. Де Рока рубил головы направо-налево. Сначала колкий выпад в адрес составителей: «Эти антологии сослужат службу лишь безвестным юнцам: только так они вылезут на поверхность и сумеют продержаться на плаву, отталкивая в стороны всех остальных». Далее удар по Алоне: «А некий пещерный эрудит пляшет на проволоке». Затем камень в Хельфмана, тогдашнего владельца издательства «Зиг-Заг», где вышла наша Антология: «А некий торгаш, менее, чем более чилиец, более, чем менее скаред и невежда, наживается за счет писателей».
В своих «Маргиналиях», заметках на полях нашей
Само собой, главной мишенью оставался Висенте Уйдобро — «мелкотравчатый буржуа, m'et`eque [80] , связанный с империалистической Европой, с тем, что в ее искусстве уже отмирает, уже на последнем издыхании… и набито всякой бредятиной… Модерняга, который по возвращении из Европы пичкает нас рассказами о вещах, известных всем и каждому».
Уйдобро взвился, точно ужаленный, и тут же ответил оскорбителю в присущем ему стиле. Поначалу он держит футбольный мяч между ног: «Я ни с какого боку не причастен к этой книге… Куда больше усердствовал де Рока, мечтавший, чтоб в нее попали стихи его супруги».
80
Метек, чужак (фр.).
Далее Висенте Уйдобро переходит к размышлениям психоаналитического характера, модным в те времена:
«Многие задаются вопросом: откуда такая агрессивность против всего на свете? Но все мы уже читали Фрейда и знаем, что за этими ехидными выпадами и злоречиями прячется комплекс неполноценности. Ему не по духу Антология, потому что там якобы ведущее место отведено моей особе. Мне, видите ли, дали пятьдесят шесть страниц, а он красуется только на тридцати. Какой же это костер, если может погаснуть при малейшем дуновении ветра?»
Борьба разгоралась все сильнее. Де Рока публикует ответное письмо, изливая в трех столбцах всю желчь и досаду на «литературного владетеля».
Уйдобро снова идет в атаку и тоже выстраивает свое войско на трех столбцах. На сей раз он одаривает противника каскадом «любезностей». К примеру:
«…профессиональный клеветник, оголтелый карабинер, марксист-ленинист-сталинист-гровист{99}, новоявленный революционер, громила из подворотни… Твое распрекрасное письмо весьма похоже на публичное покаяние. Ты выставил напоказ и свои обиды, и свои слабости… Ты ни на что не сумел ответить должным образом. Лишь все так же сотрясаешь воздух своими воплями… Я не раз уличал тебя в обмане. Ты лжешь и знаешь, что лжешь, обвиняя меня в подражательстве. Те поэты, которых ты называешь, появились, за исключением Аполлинера и Лотреамона, много позже меня, да и моя поэзия не имеет с ними ничего общего.
А в общем, ты мало что смыслишь в поэтах, о которых толкуешь столь несообразно… А твои детские стихи, написанные месяц тому назад, не стоят и разговору… Что до твоего „Иисуса Христа“, то, несмотря на все псевдореволюционные приправы, это стишок бесноватого святоши. Кстати, ты все время утверждаешь, что не читаешь меня, а сам то и дело ссылаешься на мои книги. Выходит, читаешь, да еще с усердием, впрочем, из этого вовсе не следует, что они доступны твоему пониманию… Заметно, что тебе не дает покоя мое происхождение из состоятельной семьи. Но в чем тут моя вина?.. Энгельс жил на доходы со своей ткацкой фабрики в Манчестере… У моих произведений, слава богу, есть куда более сведущие ценители, чем ты… у настоящих специалистов есть немало материалов, которые дадут им ответ на
Затем Уйдобро перечисляет самые разные книги и приводит текст дарственной надписи Макса Жакоба{100}: «Висенте Уйдобро, творцу и изобретателю новой поэзии».
«И пожалуйста, не рассказывай сказки, — заканчивает Уйдобро, — о том, как ты бьешься, чтоб заработать на пропитание. Это ровным счетом ничего не доказывает…»
В Сантьяго с интересом следили за этой затянувшейся словесной перепалкой. «Опиньон» уже обессилела, выдохлась. И тем не менее, к явному неудовольствию директора газеты Хуана Луиса Мари, через несколько дней в редакцию пришло новое огнеметное письмо, в котором де Рока возвестил о конце баталии.
«Больше я не стану тебя лупцевать,
Уйдобро отражает атаку спустя три дня новым набором пикантностей:
«Ты завершаешь спор, как и следовало ожидать, каким-то слюнявым бредом… Убираешься восвояси, не сказав ничего путного… Я потребовал от тебя убедительных доводов, доказательств, да и читатели тоже их ждали. Все порядочные и честные люди смеются над тобой. Жаль, что ты вдруг так испугался за свою драгоценную особу и проявил малодушие. Загнанный в угол, ты делаешь неуклюжие рывки, точно брюхатый тюлень, и пытаешься ускользнуть, увернуться от удара. Бедный Паблито, ты привык чуть что — визжать, чуть что — стряпать фальшивки. Ты надеялся по-прежнему безнаказанно заниматься своими делишками, надеялся, что никто не даст тебе по рукам, не спросит ответа. Пусть все это послужит тебе хорошим уроком на будущее. Да и пора избавить наше общество от такого ядовитого скорпиона. Ты настолько глуп, что даже в свои сорок два года не отдаешь себе отчета в своей беспросветной глупости. В этом ты действительно добился рекордных результатов. Можешь быть вполне доволен. Висенте Уйдобро».
Весь донельзя скандальный спор, право, не отличался глубиной мысли, но это красноречивый документ того времени, показывающий, каким воинствующим пылом обладали оба противника, отстаивая свои позиции. И тот и другой стоили много больше того, что они наговорили друг другу в ярости, в запале. И всему причиной их неимоверный, бесконтрольный «экзгибиционизм», их ущемленное «Я», их неуемная жажда быть в центре внимания, привлечь к себе интерес любыми средствами.
Неруда, находившийся в ту пору в Испании, не вмешивался публично в столь шумную драку. Кто-то позднее обнаружил напечатанные на машинке стихи без подписи, в которых припоминалась ожесточенная война между двумя испанскими поэтами «золотого века» — Лопе де Вегой и Гонгорой. А потом и Кеведо. У найденных стихов был иной стиль, но они были слишком ядовиты. Поэт, внимая здравому смыслу, счел за лучшее не печатать их и не признавать своего авторства.
Хотя Неруда и не участвовал активно в схватке чилийских поэтов, он никогда не оставался равнодушным к литературным герильям. И при этом держался следующего правила: любой выпад противника требует незамедлительного и достойного ответа. А литературные недруги Неруды рвались в бой.
Де Рока до конца жизни вел с ним войну, не выпуская из рук штандарта. Нет, не в характере Неруды подставлять смиренно другую щеку обидчику. Однако он не пожелал выступить в роли державы, которой объявлена война. Должно быть, потому, что в его руках была победа. Победа, завоеванная всем его творчеством, признанием критики и читателей, всемирной известностью, нарастающим потоком переводов его произведений на многие и многие языки мира. Да еще, видимо, Неруда противился в глубине души такой нелепой, бессмысленной трате сил. Ему был неприятен этот спектакль, это зрелище, где поэты разоблачались донага на глазах у всех и норовили искусать до крови друг друга в драке за первенство. Неруда убежденно верит в свою «теорию слонов». Поэты должны следовать примеру этих толстокожих гигантов с длинными клыками и хоботами, похожими на шланги. Он любовался этими удивительными животными в утренние часы на Цейлоне.