Неруда

Тейтельбойм Володя

«Новая песнь любви Сталинграду» быстро обрела большую популярность. Стихотворение — великолепное сочетание рифмованных четверостиший с поэзией, пронизанной эпическим духом. В «Новой песни» Неруда говорит о глубоких переменах в своем творчестве:

Я говорил о времени и небе, о яблоке, о грусти листопада, о трауре утрат, дожде и хлебе, но эта песнь — о стали Сталинграда [96] .

За оба этих стихотворения, расклеенных на стенах домов мексиканской столицы, поэт заплатит дорогой ценой… Однажды тихим воскресным вечером Неруда и Делия приехали в Куэрнаваку, в парк Аматлан вместе с Луисом Энрике Делано, его женой Лолой Фалькон и сыном Поли (он станет

прекрасным писателем). У них завязался взволнованный разговор о том, что каждый день, каждый час наполняло их умы и души, — о войне, чей далекий грохот как бы слышался за спиной. Друзья громко и открыто говорили о ненависти к фашизму. В какой-то миг они подняли бокалы за Рузвельта и за мексиканского президента Авило Камачо. Но вдруг откуда ни возьмись на них обрушились немецкие нацисты. Оказывается, они пили пиво за соседней перегородкой бара. Разъяренные фашистские молодчики даже не посмотрели, что за столом женщины и ребенок… Завязалась нешуточная драка. В ход пошли кулаки, стулья, бутылки. Рукояткой револьвера Неруде пробили голову, и по лицу потекла струйка крови… Струсившие бандиты тут же удрали на машине. Заместитель прокурора города Роберто Гусман Араухо возбудил судебное дело, но полиция так и не напала на след налетчиков…

96

Перевод С. Гончаренко.

Неруду доставили в больницу Куэрнаваки. Рана оказалась серьезной: целых десять сантиметров на передней поверхности черепа. Когда раненого Неруду привезли в Мехико, врачи предписали ему полный покой — боялись сотрясения мозга.

Поэт решил ответить на выпады своих врагов: он написал предисловие к сборнику статей Ильи Эренбурга «Смерть захватчику!».

85. Литературная смесь. Мексика

Неруде довелось напутствовать двух мексиканских студентов, возвращавшихся в 1941 году на родину после окончания Летних курсов при Чилийском университете. Эти два молодых друга — одного звали Луис Эчеверриа, а другого — Хосе Лопес Портильо — со временем были избраны президентами Мексики. Поэт произнес памятное им напутствие в театре «Боливар» при Национальной подготовительной школе на вечере, организованном Революционной Ассоциацией студентов. В этой речи — она опубликована в журнале «Тьерра нуэва» — нет ни красивых тирад, ни плетения пышных словес.

«Недавно сотворенные мифы, 

— сказал Неруда, —

толкают ораторов на бесплодную лесть. Мы полагаем, что весьма заманчиво и лестно говорить в первую очередь о нашем сходстве, нашем родстве. Что касается меня, то готов вас заверить: нет более несхожих между собой братских стран, чем Мексика и Чили… От синего Акапулько до полярного порта Пунта-Аренас пролегли земли, которые разнятся и климатом, и географией, и людьми, живущими на их просторах. Общность, родство чилийцев и мексиканцев кроется в общих основополагающих проблемах их бытия. Это — голод, нехватка жизненных соков, которые питают наши общие корни, это — вечные поиски хлеба насущного и Правды, это наши страдания, наши муки. Но земля, борьба за реальные идеалы, наши истоки сближают нас со всеми рабами, жаждущими хлеба, со всеми бедняками мира…»

Консульская контора Пабло Неруды и его собственный дом — как первый, так и другие, на улицах Эльбы и Варшавской, — похожи на пчелиный рой. Не закрываются двери. Приходят и уходят знакомые, друзья — мексиканские писатели, художники, артисты. Частые гости — эмигранты-антифашисты. Все пространство заполняет взволнованный густой голос Витторио Видали, легендарного команданте Карлоса. Командир Пятого полка и рядом с ним его жена — фотограф Тина Модотти. В свое время она была подругой кубинского революционера Хулио Антонио Мельи. Однажды она шла с ним по улице — это было тоже в Мехико, — и вдруг он упал, изрешеченный пулями наемных убийц, подосланных кубинским диктатором Херардо Мачадо. Вскоре смерть пришла и за Тиной. Неруда написал в ее память стихотворение «Умерла Тина Модотти».

В поварнях древней родины твоей и на дорогах пыльных что-то происходит, поет, бормочет, пробуждается и возвращается к огню народа твоего, что золотом отсвечивает жарким.

На тертулиях у Пабло бывал и Марио Монтаньяна — яркая фигура среди итальянских антифашистов, деверь Пальмиро Тольятти. Вся художественная интеллигенция Мексики чувствовала себя у Неруды как дома. Приходил,

тогда еще совсем молодой, писатель Фернандо Бенитес, обворожительная Мария Асунсоло, актриса Росарио Ревуэльтас и ее брат композитор Сильвестре Ревуэльтас. Он был молчаливым человеком, но его музыка — красноречивее всяких слов.

По приезде в Мексику Неруда устроил прием для мексиканцев, которые находились в Испании в дни сражений. Среди приглашенных генерального консула Чили — Элена Гарро, Хуан де ла Кабада, Октавио Пас и Сильвестре Ревуэльтас… Через три дня после праздничного приема публика, собравшаяся на концерте во Дворце Института изящных искусств, стоя аплодирует Ревуэльтасу, только что исполнившему новое произведение. Но Ревуэльтас не выходит на сцену, несмотря на горячие аплодисменты… Он внезапно скончался. На другой день в том же Дворце был выставлен гроб с его телом для ночного бдения.

На кладбище у разверстой могилы Неруда прочитал «Малую ораторию на смерть мексиканца Сильвестре Ревуэльтаса»: «Твое имя — сама музыка, / и едва мы коснемся твоей земли, / оно зазвучит, словно колокол…»

Двери нерудовского дома всегда были открыты для его испанских друзей, нашедших приют в Мексике.

Нам еще предстоит осмыслить, в чем был секрет особой притягательности Пабло Неруды. Порой вокруг него образовывалось нечто вроде «двора», «свиты». Бесчисленное множество поклонников видело в нем короля поэзии и воздавало ему самые высокие почести. Но Неруда в глубине души был плебеем, а лучше сказать — человеком из народа. И это сразу, опередив многих, поняла его тогдашняя жена Делия дель Карриль, женщина очень тонкой душевной организации. Неруда был демократичен, прост, что проявлялось и в его поведении, в его привычках. Он видел в людях друзей, а не «придворных».

Жизнь в Мексике казалась Неруде — любознательному и неугомонному ребенку — чем-то вроде нескончаемого воскресного дня. Особенно он любил бывать на огромной барахолке «Лагунилья» и проводил там часы, отыскивая подержанные вещи, старинные почтовые открытки, музыкальные шкатулки, бокалы причудливой формы, пронзительно яркие бутылки, бабочек, ракушки. И конечно — картины народных мексиканских художников. Пабло написал однажды письмо Хуану де ла Кабаде с просьбой: пусть местные рыбаки выловят для него раковины со дна моря, где поглубже. Хуан де ла Кабада так и не ответил на это письмо. А в 1943 году он приехал к Неруде и прожил в его доме около пяти месяцев. Комнаты нерудовского дома постоянно были заполнены словоохотливыми, шумными гачупинами [97] .

97

Так мексиканцы называли испанских эмигрантов.

На рассвете, в пять-шесть утра, пока Делия еще спала, оба приятеля отправлялись в погребок на улице Шестнадцатого сентября и лакомились там сочным магеем [98] . А потом неспешно гуляли по улицам еще пустынного города.

Вскоре у Неруды вышла первая и довольно серьезная размолвка с Октавио Пасом и Хосе Бергамином. Они опубликовали в 1940 году в издательстве «Сенека» антологию испаноамериканской поэзии «Лавр». Но Пабло Неруду не удовлетворил состав антологии. В ней почему-то забыли представить трех видных мастеров: Эрреру-и-Рейсигу, Николаса Гильена и Леона Фелипе. Неруда считал это серьезным упущением.

98

Вид кактуса, листья которого употребляют в пищу.

Словом, и в Мексике, как когда-то в Испании, наш поэт разжег литературные страсти. На одном из банкетов у него произошел публичный разрыв с Октавио Пасом. Снова образовалось два лагеря: нерудисты и антинерудисты. По своей готовности к литературным герильям мексиканские поэты превосходили мексиканских художников. А наш поэт «перебил посуду» не только в доме Октавио Паса, но и многое порушил в большом патио Литературы. Неруда не пожелал худого мира, он поднял меч. И это разгневало Октавио Паса и других-поэтов. Пусть себе позволяет дерзкие выходки эстридентист^{109} Маплес Арсе, но они пока еще стараются соблюдать формальные приличия и воздерживаются от шумных скандалов… Позже, в одном из интервью, Неруда высказался на первый взгляд дипломатично, но вместе с тем весьма откровенно: «У вас, в Мексике, есть большие поэты. Хотелось бы, чтобы и у нас, в Чили, были поэты, которые, подобно вашим, видят в основе поэзии — форму. Лично мне нечего сказать по этому поводу чилийским поэтам, ибо я постоянно разрушаю форму, к которой столь тяготеют в Мексике».