Неруда
Шрифт:
Габриэла Мистраль ответила решительным отказом. Она вообще не желала никаких почестей, а от жителей Темуко — и подавно. У нее были старые счеты с этим городом. И она, женщина с твердым, крутым нравом, давно высказала все это в словах, напечатанных под одним из стихотворений в книге «Отчаяние». В свое время, после первой публикации этого стихотворения, кто-то из темукских «ценителей» весьма язвительно прошелся по поводу Габриэлы, и она посчитала это грязным и вероломным поступком. И не простила! Внесла город Темуко в список проклятых городов, проклятых, как в Библии. Подробно обо всем мне рассказал сам Неруда… Габриэла Мистраль верила, что в ее жилах течет кровь пророков. В ней пылал огонь мстительного, карающего бога, который жестоко наказывал всех хулителей, всех неправедных. Она поклонялась этому богу, очищающему от скверны все живое. Это он, ее бог, повелел безжалостно уничтожить огненным дождем Содом и Гоморру.
Зная все это, Неруда понимал, что ему поручили нелегкое дело.
В то время между Темуко и горным аргентинским курортом не существовало телефонной связи. Как выяснилось, единственный способ поговорить с Габриэлой — радио, которое только-только появилось в южной провинции. Сеньор Майо, тогдашний владелец радиостанции, сумел связать Неруду с Габриэлой Мистраль. Пабло вложил весь жар своего сердца в слова, обращенные к поэтессе. И не столько потому, что хотел добиться ее согласия, сколько потому, что действительно преклонялся перед ее поэзией. Габриэла упорствовала, возражала, но, поддавшись уговорам, пошла на маленькую уступку. Пусть будет так: когда поезд остановится в Темуко — а это всего десять-пятнадцать минут, — она выйдет к дверям вагона или сойдет на перрон, чтобы приветствовать всех собравшихся. Неруда добился немногого, но и на том спасибо.
В тот день задолго до прибытия поезда на вокзале собралось полно людей, чтобы увидеть женщину, ставшую живой легендой, и услышать из ее уст хотя бы несколько слов. Чинно выстроились школьницы — они споют песни на ее стихи, а потом, когда запыхтит паровоз, вместе со всеми помашут ей на прощанье.
Однако Габриэла Мистраль не сошла на перрон и даже не показалась в дверях вагона. Окно ее купе было плотно зашторено. Никто не увидел поэтессу. И она никого не увидела. Так и не вычеркнула город Темуко из списка проклятых городов. Содом и Гоморра! Расплавленная сера и огонь. Нет, Габриэла не обернется назад и не станет соляным столбом. «Пусть дым восстанет из земли, как из печи раскаленной…»
Неруда рассказывал мне все это без тени осуждения. Габриэла относилась с неприязнью не только к Темуко. Многое в Чили раздражало ее, коробило. В одном из писем Габриэла Мистраль сказала, что, решись она безвыездно жить в Чили, некоторые из ее земляков, при их поразительной бесцеремонности и бестактности, через месяц-другой превратили бы ее в «Габи».
Эта женщина с крестьянскими корнями говорила: «Многие чилийцы полагают, что вся культура — от учености, от степени бакалавра, но она, культура, — от матери-земли». Габриэла Мистраль жаловалась, что ее одолевают анонимными письмами, «немыслимо пакостными и злобными». Поэтесса всегда резко осуждала чувство расового превосходства, которое открыто выражали некоторые чилийцы, да и вообще латиноамериканцы. Таких людей Габриэла Мистраль называла «ублюдками». «Они кричат, надрывая горло, о своем чисто европейском происхождении, а я вижу по их отливающим синевой скулам, по маслянистому блеску черных волос и по разрезу глаз, — с каким благородством, как гордо в них проступают те капли таинственной азиатской, индейской крови, от которой они так неистово открещиваются… Этих людей надо сторониться — они фальшивы». И Неруда полностью с ней согласен. Яркое тому подтверждение — все его творчество. Он навсегда запомнил завет Габриэлы: «Не допускать, душить, уничтожать малейшие проявления ксенофобии, которые возникают на наших землях».
Ее ужасала безраздельная тупая власть военщины, равно как и бессилие, непоследовательность напуганных демократов: «Я страшусь за судьбу наших испаноамериканских народов. Я вижу, как у нас попеременно сменяют друг друга годы потрясения и годы застоя. Вижу, как от высокомерного всевластия, от безграничной диктатуры, разъедающей сознание и душу, мы переходим к бесплодной демократии, вялой, лишенной политического зрения, стержня, понимания существа социальных задач». Габриэла Мистраль считала, что в Чили ее творчество не получило должного признания: «Чили — страна, где меня меньше всего знают… меньше всего читают».
Она затаила гнев на своих обидчиков и хулителей. В речи по случаю вручения Нобелевской премии Габриэла вспомнила, как ее, маленькую школьницу, забросали камнями и разбили голову в кровь по наущению учительницы, которая, ничтоже сумняшеся, обвинила ее в воровстве. Габриэла Мистраль вспомнила и другое… В городе Серене впервые ввели метод тестов для определения умственных способностей детей школьного возраста. И вот насчет нее — Габриэле было тогда двенадцать лет — высоконаучная комиссия вынесла однозначное решение: «Полная неспособность к постижению школьной науки». Поэтесса не забыла и этой обиды. В корзину памяти, где хранились все нанесенные ей оскорбления, попал и журнал «Сусесос», которым в 1917 году завладел некий сеньор и в течение полугода ежедневно отравлял жизнь поэтессе самой непотребной хулой. Из ее памяти не изгладилось еще одно печальное событие. В 1922 году она по приглашению
Габриэле Мистраль мало проклятых городов, она в гневе на всю страну в целом, где властвуют злобные боги, пожирающие собственных детей.
78. Выборы в Чили
Впервые в жизни Пабло Неруда по-настоящему вовлечен в предвыборную кампанию, которая в Чили длится долго, а ее участники колесят по стране из конца в конец, борясь за каждый лишний голос. Поэт «форсированным маршем» ведет пропаганду за кандидата на пост президента от Народного фронта. Это — адвокат, политик-радикал Педро Агирре Серда. Для всех левонастроенных чилийцев предвыборная кампания была настоящим сражением. По сути, Народный фронт задался целью одолеть ни больше ни меньше как кандидата от правящих кругов, мультимиллионера, спекулянта мирового масштаба, министра финансов при втором президентстве Артуро Алессандри Пальмы. Имя этого кандидата — Густаво Росс Санта Мария, но он быстро приобрел прозвища, ставшие весьма распространенными: «министр голода», «последний пират Тихого океана»… К тому времени пышным цветом расцвело взяточничество; подкуп определял исход любого дела. В руках этого министра, само собой, были деньги всей страны.
Неруда блестяще изобразил изощренную систему подкупа избирателей — «сознательных и несознательных», совестливых и бессовестных — во «Всеобщей песне». «Выборы в Чимбаронго. 1947 год» — так называется его стихотворение. Именно в Чимбаронго он воочию убедился, как «избирают» властителей родины, «столпов отечества». Утром в день выборов в город тянутся скрипучие телеги с босыми, голодными, грязными людьми, будто это рабы, вышедшие из глубокого средневековья, чудом уцелевшие, полуживые. Их сгоняют в кучу, как бессловесных животных, и суют каждому избирательный бюллетень. «А позднее / им выдали вина и мяса, / пока до состоянья скотского / они не напились. Тогда про них забыли [87] ». Потом Неруда услышал речь сенатора, избранного таким способом. Трескучие слова о патриотизме, о защите порядка. Это был верный сын тех, кто пошел войной против марксистского учения. Неруде почудилось, что откуда-то из доисторических времен с трубным ревом вышел мамонт…
87
Перевод О. Савича.
Однако все эти пещерные люди, все эти махровые реакционеры имели весьма внушительные вклады в банках и считали страну своей вотчиной. Все подвластно только им. Остальные — быдло на продажу…
Неруда окунулся в политическую жизнь прежде всего из этических соображений. Но для того, чтобы в политической борьбе соблюдались заповеди морали, надлежало изменить экономическую основу страны, изменить ее государственный строй.
В день выборов, 25 октября 1938 года, Неруда увидел в Сантьяго множество наспех сколоченных загонов-ловушек. Они возникли по воле приспешника и заместителя Густаво Росса — Гильермо Франка, ловкого дельца, строителя государственных зданий, матерого казнокрада. На обнесенные изгородями городские пустыри, где возводились общественные здания, сгоняли тысячные толпы людей. В считанные минуты их брали под арест полицейские, якобы следившие за порядком. Арестованные получали до голосования один башмак, а второй босым людям давали, после того как они опускали в урну подсунутый им бюллетень. Был и другой вариант: сначала давали тюфяк, набитый до половины, а потом, когда перепуганные арестанты голосовали за кого надо, тюфяк набивали целиком. Однако Неруда видел и тех, кто пытался пресечь беззаконные действия мошенников; рабочие врывались в такие загоны и выпускали всех подкупленных «избирателей». Всякий раз вспыхивали жестокие столкновения. Но полиция всегда защищала неприкосновенность закона купли-продажи и «права» кандидата от реакции заполучить голоса за жалкую мзду, за рваное тряпье…
Народный фронт вел предвыборную кампанию под лозунгом «Против реакции и фашизма». В этой лаконичной фразе слышались отзвуки борьбы героической Испании, откуда поэт возвратился совсем недавно с незаживающей раной в душе. Неруда чувствует себя в долгу перед страждущей Испанской республикой. Он строит планы, рассчитывая на победу Народного фронта в Чили; если на выборах верх возьмет Народный фронт, они смогут прийти на помощь многим испанским республиканцам, чья жизнь в опасности…
В десять вечера чилийцы сидели как на иголках. С минуты на минуту должны были объявить итоги президентских выборов. Подозрительное молчание… Народ толпами валит по улицам, требуя уважения к гражданскому волеизъявлению, возмущаясь всяческими трюками, на которых успели набить руку правые реакционеры за свою долголетнюю историю.