Несчастный рейс 1313 - Том первый

Костин Тимофей

– Не оратор я, но и смотреть на это тоже больно. Если по-простому, то я здорово уважаю людей, которые способны молча терпеть боль, не визжать и не биться головой об стену. Стойкость, сдержанность, сила - мы это очень ценим и у себя. Но до крайности не нужно доводить. Чтобы вам было понятно - замыкаясь от окружающих в своем горе, упиваясь собственной болью в гордом одиночестве, ты, получается, показываешь тем, кто оказался рядом - даже друзьям, даже близким - что они жалкие да ничтожные, не способны тебя понять, не хотят посочувствовать, как следует. Выходит, ты им веришь, презираешь даже. Справедливо ли это? Может быть, не нужно строить

такие стены и дышать холодом? Сомневаюсь, что тебе самой от этого становится легче. Так зачем терзать себя и обижать других? Подумай - в тебе тоже кое-кто может нуждаться, кто-то может кончить очень плохо, если ты - вот именно ты - не поможешь. Понять руку и сказать: 'а пошло оно все, я схожу на этой остановке' - проще всего, я понимаю. Жить дальше потруднее, конечно.

Потом он перевел глаза на Кейко.

– С тобой проще. Если хочется повтыкать куда-то колючки, ну... можешь хоть в меня. Мне не больно, да и тебе нечего переживать. Дай бог, выберемся, и в тот же миг можешь про меня забыть. Но думай головой, когда говоришь с подругой, с которой вернешься домой.

– Ха.

Амико выдохнула это короткое слово монотонно и совсем не так, как говорила обычно. Неожиданный пламенный монолог матроса заставил ее посмотреть прямо на него. Выражение в девичьем взгляде было невозможно прочитать. Акеми секунду помолчала и спросила:

– Упиваясь, говорите... Матрос-сан, вам когда-нибудь разрывали девственную плеву?

Он выдержал ее взгляд, тоже помедлил, и развел руками.

– Мне довелось быть только с другой стороны. Прости.

– Значит, вы не знаете, каково это, когда тебя, твою девственность, безвозвратно уничтожают, не так ли? Вы, мужчины, думаете, что это так просто, правда? Я до того даже не целовалась ни с кем. И я надеюсь, у меня есть хоть немножко права свыкнуться с мыслью, что я порченная оттраханная дура, пока вы сопровождаете нас в пути? Это не будет слишком оскорбительно для вас и моей подруги? Не беспокойтесь, я постараюсь, чтобы тот факт, что вчера моя жизнь оказалась безвозвратно сломанной, не доставлял неудобств. Не переживайте, я нисколько не упиваюсь, мне просто очень не хочется вспоминать, как меня насиловали. Можете мне посочувствовать, если вам кажется, что я лишаю вас такого права, если это дает возможность заподозрить меня в презрении к вам, спасшему меня от дальнейших надругательств. Я очень благодарна, и мне жаль, если вам могло показаться, что я смотрю на вас свысока.

Юная японка говорила ровным голосом, без тени озлобленности или ядовитого сарказма. Она искренне верила в каждое слово, и оттого страшнее становилось слушать эту семнадцатилетнюю девушку, звучащую гораздо старше своих лет, походя обзывающую себя грязными вульгарными прозвищами. Она, конечно, обиделась. Возможно, ей было стыдно. Но догадаться об этом можно было только со слов, не по лицу, не по голосу.

Кейко беззвучно заплакала. В отличие от подруги, по ней все было понятно. Она искренне чувствовала себя дерьмом.

Иван помолчал, нахмурившись, потом проговорил негромко и печально:

– Если уж и есть смыл обвинять кого-то в том, что он мог сделать, и не сделал - то меня. Я смотрел в прицел, как вас тащили, но выполнил приказ 'не стрелять', чтобы не демаскировать себя и не нарушать внезапность. И то же самое я делал, когда других людей убивали... не удивлюсь, если тебе и их родным захочется меня проклясть. Я виноват перед вами... но и тогда, и сейчас считаю, что поступил правильно. На другой чаше весов было гораздо больше жизней... а невозможно исправить только смерть. Мне действительно этого не понять. Почему ты называешь себя 'порченной оттраханной дурой'? Как ни крути, своими глазами я вижу только красивую и умную девушку, которая совершенно не виновата в том, что попала в лапы мерзавцам.

– Я ни в чем вас не виню, - помотала головой Амико.
– Однако вам... не понять. Вам не понять, что такое для женщины потерять невинность столь греховно. Я ведь не какая-нибудь... Я не так воспитана.

Девушка медленно провела рукой по лицу.

– Давайте оставим этот разговор. Кейко, прости. Я больше не буду.

Маэми вздрогнула и еще ниже опустила плечи.

– Это ты меня прости, Ами-тян, я...
– и она снова заплакала.
– Ой... хейтай-сан, у вас тряпочка есть?

Иван вытянул длинную руку так, что выстиранный рукав камуфляжной куртки, на котором, правда, еще были заметны следы подозрительных пятен, оказался прямо перед носом Маэми.

– Сморкайся, сколько хочешь.

Не заставляя себя упрашивать, та вцепилась в ткань и принялась громко сморкаться и охать. Затем, оттянув рукав подальше, вытерла глаза чистым участком.

Амико тем временем, старательно избегая смотреть на собеседников, оглядывалась.

– Мы пойдем дальше или остановимся здесь до утра?

– Надо идти, конечно, - русский встряхнулся и легко поднялся на ноги, словно и не пробирался полночи по бездорожью.
– Похоже, это ущелье расширяется, может быть, не придется лезть на взлобки поперек, а получится обойти ровнее. Вперед - и держитесь ближе, а то потеряемся. Похоже, я маху дал с первоначальным построением.

– Мы постараемся, - сказала Амико и поднялась. Кейко пару раз шмыгнула носом и мышкой юркнула мимо русского. Обернувшись, она вдруг спросила:

– Хейтай-сан, а вам очень тяжело будет из-за нас все менять?

– Не понял, что менять?
– поднял брови русский.
– И опять ты со своими хентаями. Подпрыгиваю всякий раз. Зови лучше Ванькой, ей богу.

– Как-как?
– не поняла Кейко.
– 'Банька'? Ну и кличка.

Амико остановился, в недоумении оглянувшись на спутников.

– Что такое?

– Да я того...
– поникла под взглядом подруги Маэми.
– Я хотела узнать, сильно ли мы в принципе мешаемся Баньке-сану. А то раньше не задумывалась.

Японская транскрипция заставила Ивана выполнить классическую фейспальму:

– Банька... Блин, боги мои, боги! За что?!

– Что такое, Банька-сан?
– снова не поняла Кейко.

– Банька-сан...
– Акеми задумалась.
– Какое странное прозвище. Оно что-то такое мне напоминает.

Тут она заметила, что русский чем-то недоволен.

– В чем дело, Банька-сан? Или мне называть вас... как это будет правильно... Ибан-сан? Я, выходит, неправильно выговаривала ваше полное имя?

– Ибан уже ближе, - вздохнул русский, - Хотя Иваном меня звали только в том, случае, когда я в детстве устраивал какую-нибудь шкоду. 'Ива-а-а-ан, это что за безобразие?'

– Ибан... Ипан... Иф-фан... Ив-ван, - медленно, старательно шевеля языком, выговаривала Амико.
– Как-то так? Я не могу понять на слух.

– А мне нравится 'Банька', - неожиданно заявила Кейко, потерев припухшие раскрасневшиеся глаза.
– Кавайно звучит. Хотя совсем вам и не подходит, Банька-сан. Вы такой большой...