Несколько дней её жизни
Шрифт:
– Хорошо, Сара Исаковна, я работаю над решением этой проблемы. Ну а пока от шуток перейдём к делам серьёзным. Виталий действительно болен, – Алина повернула голову, чтобы посмотреть на реакцию свекрови.
– Всё-таки материнское сердце не обманешь, – вздохнула та. – На дорогу смотри, а то ещё и меня угробишь. Что с ним?
– Рак.
– Вот дерьмо! Виталик сейчас в больнице?
– Нет, он дома. Его выгнали месяц назад, сказали, что нельзя портить показатели.
– Не поняла. Какие показатели? Они что там с ума все посходили?
– По смертности, Сара Исаковна,
Она, в ту первую ночь, которая могла стать последней для её мужа, так и не смогла уснуть, и неотрывно следила за тем как спит Виталий; как слегка шевелятся его ноздри, как подёргиваются прикрытые веки, как белеют костяшки на крепко сжатых кулаках. Он словно вцепился обеими руками во что-то невидимое и неосязаемое и не отпускал от себя. Алина каждой клеточкой тела ощущала эту борьбу и её сознание дорисовывало злобный образ аморфного существа, пытавшегося унести с собой остатки знакомой ей человеческой души, оставив на кровати лишь истерзанную болью плоть. Всё это время Алина держала в руке ампулу с морфием, готовая в любую минуту, принести с её помощью облегчение любимому человеку. Что делать потом, она не знала и думать об этом не хотела.
За окном только начинало светать, когда она увидела как Виталий приоткрыл глаза, но только чуть-чуть, осматриваясь и прислушиваясь к себе. Он пошевелил пальцами, ощупав измятую простынь, слегка повернул голову и тихо спросил:
– Ты почему не спишь?
– Не хочется. А как ты себя чувствуешь?
– Не могу понять, – тихо произнёс Виталий, боясь спугнуть давно забытое ощущение безмятежности. – Ты сделала мне укол?
– Нет. Вот ампула, – Алина разжала кулак.
– Странно. Может быть ещё действует вчерашняя доза? – он снова прислушался к себе, улавливая любые отголоски недавней боли. – Нет. Не похоже. Но всё не так…
– Чего-нибудь хочешь? Может воды или…
– Я хочу яичницу, – улыбнувшись ответил Виталий, – из трёх яиц, и так чтобы желток был не зажаренным, чтобы его можно было хлебом вымокать. И томатный сок.
Алина просияв, вскочила с места.
– Я сейчас. Только ничего не делай. Лежи. Я быстро.
Она выбежала из комнаты, схватила сумку и не заперев дверь помчалась к ближайшему магазину. Уж чего чего, а яиц в доме точно не было.
– Господи, какой аромат, – прошептал Виталий, когда Алина вошла с подносом, на котором стояла тарелка с ещё дымящейся яичницей, стакан томатного сока и два кусочка чёрного хлеба. – Я сам. Не надо мне помогать.
Никогда она не испытывала такого удовольствия от созерцания того как ест её муж. Обычно Алина одёргивала его – не чавкай, не жуй громко, не спеши, а сейчас она наслаждалась тем как стучит вилка о тарелку, как он вымакивает хлебом растёкшийся желток, не обращала внимание на крошки, прилипшие к его нижней губе и даже на капельки сока, которые капнули на простынь. Алина едва сдерживала восторг, опасаясь, что это всего лишь последний всплеск
– Это была самая вкусная яичница в мире, – блаженно произнёс Виталий, погрузившись в мягкие подушки. – Как мне хорошо.
– Ты не преувеличиваешь? Тебе действительно хорошо? – с опаской переспросила Алина. – Укол не нужен?
– Нет. Мне хорошо…
Сара Исаковна уже несколько минут стояла под дверью, не решаясь войти в комнату к сыну, боялась увидеть его беспомощным и жалким. Она просто не умела жалеть, привыкла, что всегда жалеют её.
– Мама, да заходи уже, – донеслось изнутри, – ты так громко сопишь, что я аж проснулся.
Сара Исаковна всё равно сначала заглянула в приоткрытую дверь, и только потом, зачем-то согнувшись почти пополам и сделав скорбное выражение лица, вошла в комнату, ступая осторожно и бесшумно, словно боясь нарушить своими шагами покой сына.
– Что с тобой, ма? – с трудом сдерживая улыбку произнёс Виталий.
– Прости, сынок, я так переживала за тебя.
– А зачем же тогда делать такое лицо. Ты не на похороны пришла. Я живой, мама. Живой. Ещё чуть-чуть, и смогу с кровати вставать.
Сара Исаковна опустилась на колени, и обхватив руки сына принялась их целовать.
– Прости меня, сынок. Прости, умоляю, – не сдерживая слёз запричитала она.
– За что я должен тебя прощать, ма? Это ты меня прости, что заставил волноваться и думать о всяком.
– Я же ехала тебя хоронить, Виталик. Мне такого твоя наговорила… Рак… Выгнали из больницы… Один день остался… А ты живой… Милый мой, ты живой… Как же я счастлива.
– Вот даже здесь ты не смогла сдержаться, – перебил её сын, – опять у тебя Алина во всём виновата.
– А кто?
– Да я жив до сих пор только потому что она рядом. Если бы не Алина, тебе бы точно пришлось реветь на похоронах.
– И где же она сейчас? Высадила меня и куда-то умчалась ничего не сказав.
– Ты скоро всё узнаешь. Потерпи.
Гель приятно холодил живот, форма которого ещё ничем не напоминала, что внутри него растёт новая жизнь. Это было первое УЗИ, отсюда волнение и даже страх, а есть ли там вообще хоть что-то или всё это лишь ложные симптомы. Что предъявить Виталию, чем подтвердить, что он не зря остался на этом свете.
– Смотрите, Алина Фёдоровна, вот ваш ребёнок, – радостно произнесла доктор, проведя устройством по низу живота.
– Куда смотреть? – торопливо спросила та, шаря глазами по экрану монитора.
– Вот, справа вверху чёрная точка пульсирует. Видите? Это сердечко бьётся.
– Ух ты!
– Ритм пульсации нормальный, что говорит о положительной динамике в развитии плода. Для девяти недель очень даже хорошо. Крепыш будет.
– Я в кино видела, что это изображение можно распечатать на принтере.