Несколько дней в осенней тундре [СИ]
Шрифт:
— Нет, все, давай как в футболе, без рук, — запротестовала Людмила.
— Бога ради, солнце мое незакатное, какие проблемы — я зловредно засмеялась и сделала движение головой к ее ногам. Людмила захватила мою голову в ладони, поцеловала.
— Да угомонись же ты!
Я все-таки залезла ладонью в ее заповедные кущи.
— Столько влаги. И все для того, что бы сказать нет?
— Да! — Людмила поймала мое запястье и вытащила руку.
— Так значит — да? — резвилась я.
— Нет!!! Ты пугаешь меня своей ненасытностью.
— После моего великого поста не грех
— Что за великий пост?
Вместо ответа я прижала ее к себе, дотянулась губами до уха — не иссякающий источник наслаждения.
— Пусти, задушишь. Ну, а с кем из них ты проводила практические занятия?
— Что ты, они семейная пара и с очень большим стажем. Я у них на десятилетии супружеской жизни гуляла. И вообще, это очень солидные, интеллигентные дамы. Галя химию в институте преподает, кандидат наук. Химик-взрывник между прочим. Светлана экономист, в налоговой инспекции работает.
— Да, как говорится все страньше и страньше. А что, бедные дамы не накопили на компьютер?
— Есть у них компьютер, но за него вечные бои идут, вот я и пускаю их на свой. Ну, а как на счет тебя, ласточка? Для тебя все это тоже не новость.
— Со мной все проще и примитивнее, — улыбнулась Людмила, — я всегда такой была.
— То есть?
— Элементарно, Ватсон, — прогудела она мне в ухо, засмеявшись — я лесбиянка, неужели еще не дошло?
— Ты никогда не была замужем?
— За-кем, за-кем? — последовал ответ.
Мне стало страшно. Нормы приличия требовали дальнейших вопросов. Но мне стало страшно. Я совершенно не хотела знать как она жила до нашей встречи, чьи имена кричала, запрокинув голову. Вот это да, быстро я научилась ревновать.
В тот день лебеди так и не прилетели. До вечера мы провалялись на песке у костра. Я не могла остановиться, я хотела ее вновь и вновь, не успев кончить. И, надо сказать, находила полное взаимопонимание с противоположной стороны. Последний день озаглавился хмурым холодным утром. Темно-серые облака, набухшие то ли дождем, то ли снегом, нависли над землей, затянув небо сплошной пеленой. Вода в лужах превратилась в лед. Лед не таял и звонко ломался под ногами. Два часа пути к последней в нашем списке скважине мы провели в молчании. Уже на месте, когда я заглушила мотор, несколько минут мы продолжали сидеть, глядя прямо пред собой. Сердце разрывалось от неотвратимо надвигающейся разлуки. Это была главная и, пожалуй, единственная мысль в голове. Я пыталась осмыслить то, что произошло со мной за эти дни. Было еще нечто, о чем я боялась, но не могла не думать — это наше будущее. Наше ли оно? Что будет с нами дальше? С нами ли? Или только со мной? В голове была полная сумятица…
— Ну что выходим?
— Да конечно. Последний рывок — улыбнулась она.
Я вынула из кармана перчатки, протянула их Людмиле:
— Возьми.
— А как же ты?
— А мы уже привыкши… У меня брезентовые рукавицы под сиденьем валяются… Бери, я не замерзну, и потом не мне нониусы крутить, а какая точность и плавность стылыми пальцами?
— Спасибо.
Людмила надела мои перчатки, похлопала руками, засмеялась — они были большие ей.
— Это какой же номер?
Она положила свою руку на корпус двигателя, перегораживающий кабину. Я накрыла ее ладонь своей пятерней, глянула ей в глаза.
— Ну что ты смотришь на меня глазами больного спаниеля. У нас день впереди. Это же чуть-чуть поменьше вечности. И еще ночь. У-у-у, деточка, я тебе обещаю очень интересную, содержательную ночь, — она высвободила руку и погладила меня по лицу.
Глаза у нее были грустные, в них сквозила растерянность. Я попыталась улыбнуться.
Съемку мы провели быстро, управились за несколько часов, работая молча и сосредоточено. Не успела я упаковать приборы и погрузить их в машину, как пошел снег, крупными хлопьями. Я присела на ступеньку машины, закурила. Людмила бродила по кочкам, время от времени наклонялась что-то собирая. Я задрала голову, снег мягко ложился на лицо.
— Какое сегодня число? Я с этим вашим сменами и вахтами счет дням потеряла.
Людмила стояла возле меня, протягивая мне на ладони клюкву.
— Двадцать второе сентября, — я взяла несколько ягод, сунула в рот и раздавила их языком.
— Рано в этом году снег.
— Да нет, в прошлом году так же было. Я запомнила. Двадцать третьего у родителей день рождения, я им звонила. У них там плюс двадцать было, а у нас здесь снег уже капитально лег, с сугробами…
— Как это у родителей? Они что у тебя в один день родились?
— Только с разницей в пять лет. Ты клюкву на зиму собираешь? Хочешь, я тебе ведро соберу и привезу?
— Не надо. Я ее все время у одной и той же бабушки возле универсама покупаю. Оставишь старушку без дохода.
Людмила присела ко мне на колени, я обняла ее, положив подбородок ей на плечо:
— Так бы сидеть и не двигаться.
Мы помолчали.
— Может, поедим? — спросила я
— Жалко, лебедей так и не увидела, — вздохнула она.
И в этот момент я услышала знакомый звук, подняла голову вверх.
— А вот они.
Низко над землей летели лебеди-кликуны, постепенно набирая высоту, пробиваясь сквозь снегопад. Они летели большим клином, перекликаясь тоскливыми голосами, словно плакали, прощаясь с этими суровыми краями, которые были их родиной. Людмила вскочила, отбежала от машины, спотыкаясь, не глядя себе под ноги, провожала взглядом стаю. Долго смотрела им вслед, смахивая снег с ресниц. Потом вернулась ко мне, подошла вплотную, обняла. Мы опять замолчали. Хотела бы я знать, о чем она думала в этот момент… Но она молчала…
Не открывая глаз, не вылезая из постели, не выглядывая в окно, я поняла, что на улице зима. Морозной стылостью тянуло от стен. Конечно, этот вагончик совсем не годится для зимы, тепло выдувает мгновенно, как только печь остынет. Надо будет напомнить шефу, чтобы за тот месяц, что меня здесь не будет, его утеплили монтажной пеной и обшили досками. И тамбур надо сделать, как в старом, иначе зимой я здесь околею. Старый вагон развалился два месяца назад от старости и бесконечных переездов. Я решила открыть глаза. Людмила не спала, она лежала на боку, разглядывала меня. Еще вялой со сна рукой я отсалютовала, и доложила: