Несколько дней в осенней тундре [СИ]
Шрифт:
— Рядовая армии любви Басова прибыла в ваше полное распоряжение, мэм.
Людмила грустно улыбнулась.
— Что грустишь? Что-то не так?
Я повернулась к ней лицом и непроизвольно поморщилась — ночь не прошла бесследно, соски лучше не трогать.
Людмила вдруг развеселилась:
— А ты как думала? Кому сейчас легко? Вот полюбуйся, — она откинула одеяло.
Надо думать, уши у меня были не просто красные, я предполагаю, что они у меня еще и светились.
— Извини, я не хотела, — ничего умнее в голову просто не пришло.
— Ты еще и сюда взгляни, — Людмила откинула одеяло дальше,
моими ушами.
Я потянулась к ней и кончиком языка провела по ее губам в просьбе пустить меня. Ее рот приоткрылся, и мы слились в долгом поцелуе, забыв, что мы живем, пока дышим.
— Должна ли я еще что-то сказать в свое оправдание?
— Должна. Ты не разу не сказала мне, любишь ли ты меня. Конечно, такие следы наводят на некие размышления. Но я бы хотела услышать.
— Не умею я красиво говорить, — пробурчала я, — тем более, о любви.
Улыбка медленно гасла на ее лице, оно опять становилось грустным.
— Я даже стихи про любовь не читаю, — оправдывалась я, — мне что-нибудь философское подавай, типа —
Отъезжу свое, отишачу,
Дождусь расставального дня,
В низине, под квак лягушачий,
Друзья похоронят меня.
продекламировала я, трагически заламывая руки.
Людмила захохотала, откинувшись на подушки. Часы показывали шесть тридцать. Я
осторожно прикрыла ее одеялом, убирая с глаз долой следы своего безобразия, учиненного этой ночью.
— Ты пока лежи. Я сейчас воду нагрею.
Я раздула угли в печи, добавив сначала бересты, потом пару поленьев потоньше, дождалась, когда огонь займется и положила еще поленьев, уже не выбирая. Вода в ведрах, оставленных накануне у двери, за ночь покрылась коркой льда. Одно ведро я поставила согреваться на печь, в другом проломила лед и вылила воду в рукомойник. Умылась, почистила зубы, потом намочила свое полотенце, сильно отжала, и растерлась им до красноты. Уже одетая, застегивая на руке часы, я подошла к окну и раздернула занавески. Ночью на землю лег снег. Пошло звучит, но иначе не скажешь — землю укрыл белый саван. Стало грустно. Вот и началась черно-белая графика зимы. И ждать больше нечего, кроме морозов, метелей, бесконечной ночи и воя ветра в трубе.
— Красотища какая, — сзади подошла Людмила, обняла меня за талию, прижавшись всем
телом, и выглядывала из-за моей спины в окно.
— Какая торжественная белизна. Я так люблю первый снег. Мир всегда как-то просторнее становится, воздух такой вкусный, и настроение праздничное…
Я погладила ее руки, сцепленные у меня на животе. Хотелось курить. Сунула в рот не зажженную сигарету, пососала ее, потом вернула назад в пачку.
— Закури, тебе же хочется.
— Буду волю тренировать. А ты совсем не куришь? И не начинала?
— Начинала, но ничего в этом не нашла. Курила, потому что весь курс курил.
Однажды, увидела себя, словно со стороны — сижу в компании себе подобных малявок, нога на ногу, в жестах небрежность, в лице утомленность жизнью — и удивилась сама себе — для чего играю, пытаюсь чем-то казаться. Так и бросила.
Я повернулась в кольце ее рук, обняла в свою очередь.
— Нагая, босая… Что ты делаешь…
— Буду закаляться. Буду как ты — ледяной водой умываться. Вот только зубы… Бр-р-р… Можно я их все-таки
— Вода, наверное, согрелась. Иди, обуйся.
Я намочила махровое полотенце и зашла в спальню.
— Давай я тебя оботру, — хотелось сказать буднично деловито но голос предательски сел.
— Давай… — и опять грустная улыбка на лице.
Растирая ее тело теплым полотенцем, я еще раз посмотрела на багровые отметины,
оставленные мною на ее груди, на внутренней стороне бедер и поймала себя на том, что глазам было стыдно, а в душе не было ни капли раскаяния от содеянного. Людмила ухватила меня за подбородок, повернула лицом к себе.
— Я запомнила твою самодовольную физиономию, Евгения Николаевна. Попадешься ты мне еще, я тебя так разрисую…
Лицо было суровое, но в углах рта пряталась улыбка и голос выдавал желание. Я опустилась перед ней на колени, молча вжалась лицом ей в живот. Она уперлась руками мне в плечи.
— Надо собираться, Женя. Во сколько вертолет обычно прилетает?
— Я приеду к тебе, — сказала я глухо, не отрывая лица — Скоро у меня вахта кончается, и я приеду к тебе. Пустишь?
— Даже, если бы ты этого не спросила, я бы ждала тебя. Я ждала тебя всю свою жизнь. Похоже, остаток жизни мне предстоит провести в этом же состоянии.
Лопасти вертолета уже начинали свой разбег, пилоты сидели в кабине. Я поправила на Людмиле воротник куртки.
— Я приеду. Мы увидимся.
Она глянула на меня своим пристальным, серьезным взглядом, улыбнулась и вдруг я увидела, как ее глаза наполняются слезами.
— Не плачь. Я люблю тебя. Не надо плакать.
Да пропади оно все пропадом, я встала на колени пред ее низким сиденьем и поцеловала ее в губы, медленно, словно у нас впереди была вечность, а не секунды до разлуки. С трудом оторвавшись от нее, я улыбнулась ей из последних сил, развернулась, поднимаясь с колен, что бы выпрыгнуть из салона и налетела с размаху на вездесущего шефа. У меня не было никакого желания вникать в подробности выражения его лица. Я спрыгнула на землю, вернее на доски вертолетной площадки и оглянулась. Шеф передавал Людмиле какие-то бумаги в прозрачной папке, о чем-то говорил с ней улыбаясь, потом пожал ей руку. Людмила отвечала ему, лицо сохраняло прежнее выражение холодной вежливости и внимания, но глаза… Ее глаза смотрели на меня и говорили со мной…Плавное скольжение закрывающейся двери. Я не выдержала и пошла прочь, не оглядываясь, не разбирая дороги — куда глаза глядят…
Через неделю, после отъезда Заславской, снег лег уже окончательно. Было сухо, солнечно и морозно. В воздухе искрилась снежная пыль. Мы с Папой летели в нашем УАЗике на совещание в Контору. Снежная крупа переметала дорогу. Вахта наконец-то кончилась, это был мой последний рабочий день. За неделю без Людмилы мы успели окончательно переехать на новое месторождение и даже забуриться. Всего неделя прошла, целая неделя без нее. Я улыбалась — совещание назначено на восемнадцать ноль-ноль, продлится, часа три, не меньше, если не больше. Значит, наверняка, для меня забронировали гостиницу. Шеф, наверняка, пойдет к себе домой, он был местный, и всегда в такие наезды в город уходил ночевать к себе домой, а я останусь предоставленная сама себе, со всеми вытекающими последствиями…