Несколько печальных дней

Гроссман Василий Семенович

— Пад-ума-ешь, инженер, — выговаривала Дмитриевна, — это ты ему ботинки чистишь да пальто выбиваешь. Да наш Гриша побольше твоего инженера зарабатывает.

— Подлиза буржуазная! — говорила Вера. — Ты разве знаешь, что такое производство?

Они обе наперебой ругали Марью. Кроме них, на кухне никого не было, остальной народ работал. Только маленький Вова стоял у двери и, полуоткрыв большой рот, смотрел на ругавшихся женщин.

Марья молчала, но когда Дмитриевна хотела сдвинуть алюминиевую кастрюлю с большого огня, Марья ударила

Дмитриевну кулаком.

— Батюшки! — ахнула Дмитриевна, и сразу на кухне началась такая перепалка, что Вова удрал в комнату и запер дверь на крючок, а Анна Сергеевна крепко закрыла уши руками и вслух говорила:

— Господи, что за ужас!

Вечером Дмитриевна с лицом человека, избегнувшего смерти, шепотом рассказывала:

— Четвертый год живем, никто худого слова не сказал, а чуть эта холуйка приехала — скандал за скандалом.

— Да это безобразие, — горячилась Александра Петровна, — за такие вещи нужно беспощадно проучить, в нашем новом доме и вдруг… — И она объяснила Дмитриевне, что Марья находится во власти темной психологии.

Вера убеждала мужа пойти за комендантом, а он смотрел в книгу и отвечал:

— Да ну вас, никуда я не пойду. Обошлось — и ладно.

Вова рассказывал сестрам, жестикулируя и округляя

большие глаза:

— Они задрались, а я как испугался, заперся и думаю — никого не впущу, а самолет под кровать спрятал.

Сестры переглядывались и качали головами, а старшая, Клава, та, что рисовала по вечерам масляными красками и никогда не улыбалась, сказала:

— Ты, Вова, не обращай на эту дуру внимания.

— Да, не обращай, — сердито сказал Вова, — вам хорошо на заводе, а я так переволновался…

Все осудили Марью и очень удивились, когда пришедшая позже других Ильинишна, выслушав историю, спросила Дмитриевну:

— А морду она тебе набила? Нет? Жалко!

— Да коснись она, я б ей…

Вдруг Крюков поднял палец и зашипел: из комнаты Бородаевых слышались громкие голоса.

— Нервничает, переутомился, — сказал кто-то, и все захохотали.

Действительно, Андрей Вениаминович разнервничался.

— Что ты хочешь от меня, наконец! — говорил он. — Из-за этого дикого существа я себя чувствую дома, словно какой-то американский плантатор, рабовладелец! Зачем мне это? А? Нужно считаться с тем, что мы живем в рабочем доме. Для чего мне это? Изволите ли видеть, начинается новая жизнь Анны Сергеевны! — И он стукнул кулаком по столу так, что вилки и ложки враз подпрыгнули. — Какой-то бедлам! — крикнул он. — Я эту Марью сам выгоню к черту. Мне мое спокойствие дороже. — Потом он вдруг заговорил шепотом: — Новая жизнь, новая жизнь, до чего все это глупо! Какая-то Марья, скандалы, драки. Теперь я сижу после дня адской работы и не могу пообедать, жду, пока изволит прибыть товарищ Кондрашов. Вот это и есть новая жизнь?

— Ты сам просил тебя познакомить с Кондрашовым, поэтому я его пригласила к обеду, — тихо сказала Анна Сергеевна.

— Ты права, —

насмешливо сказал Андрей Вениаминович, — но ответь мне, пожалуйста, на один вопрос: ты-то хотя бы довольна? Ты удовлетворена вот этой самой новой жизнью, великолепной творческой деятельностью, которой так добивалась?

— Андрюша, при чем тут новая жизнь? — с подчеркнутой кротостью сказала Анна Сергеевна. — Ты ведь знаешь, мне до сих пор не удалось устроиться на работу.

При других обстоятельствах Анна Сергеевна давно бы рассердилась на мужа, но сейчас она чувствовала себя виноватой перед ним. Против воли она уже в сотый раз глядела в окно и вздрагивала при каждом гудке автомобиля. Анну Сергеевну удивляло, что муж не видит ее волнения.

А его эта кротость жены, умевшей невинным голоском говорить невыносимые колкости при ссорах, раззадоривала все больше и больше.

— Довольно, — наконец сказал он, — хватит с нас новой жизни. Сегодня же объяви Марье: я ее увольняю. Две недели, полагающиеся по закону, придется потерпеть… — Он на мгновение задумался и сказал: — Третьего, четвертого, да — пятого апреля она отсюда уйдет.

Анна Сергеевна сказала:

— Хорошо, Андрюша, пятого апреля она уйдет.

Потом в комнату вошла злополучная Марья — Анна

Сергеевна посылала ее в магазин за кахетинским вином. Андрей Вениаминович фыркнул, застучал ногой.

Пожалуй, Марья, единственная из всех обитателей квартиры, была спокойна после происшествия. Имела ли она большой опыт кухонных боев, обладала ли крепкими нервами, но так же спокойно и быстро, как обычно, она занималась стряпней, молчаливая и деловитая.

— Марья, откройте дверь, к нам приехали, — сказала Анна Сергеевна.

Марья пошла к двери, и, увидя ее, шмыгнул в кухню Вова, прижимая к животу деревянный автобус.

— Дома Анна Сергеевна? — спросил Кондрашов.

Широко улыбаясь, вышел к нему навстречу Андрей

Вениаминович и немного громче, чем следовало, сказал:

— А-а, товарищ Кондрашов, прошу, прошу.

Он сразу же забыл о ссоре с женой и, коснувшись ладонью ее спины, шепнул:

— Аннушка!

Анна Сергеевна жалобно вздохнула, — она чувствовала, что вот-вот расплачется, до того ей было жалко Андрюшу теперь за его хорошее настроение, так же как пятнадцать минут назад она жалела мужа за его сварливость.

— Марья, будьте любезны принести из ванной водку, — сказал Андрей Вениаминович и добавил: — Не терплю теплой водки.

— Да, теплая водка… — сказал Кондрашов, глядя на Анну Сергеевну.

«Господи, — подумала Анна Сергеевна, — мрачен, смущен, сколько в нем непосредственности».

— Вам кахетинского? — спросил Андрей Вениаминович. — Приятное, пятый номер.

— Нет, нет, — всполошился Кондрашов, — я вина не люблю.

Они выпили по рюмке, наспех закусили и тотчас выпили по второй, а после третьей Кондрашов перестал закусывать сыром и потянулся через стол к зернистой икре.