Несокрушимый Арчи
Шрифт:
Арчи утер лоб носовым платком. Минуты мчались, а сдвинуть этих двоих с места не представлялось возможным. Мистер Коннолли в неподвижности не уступал любой самой древней скале. А мистер Брустер решительно сел и теперь смотрел на Арчи с усталым омерзением. Под взглядом мистера Брустера у Арчи всегда возникало ощущение, что он забрызгал манишку супом.
И тут вдруг оркестр в противоположном конце зала заиграл такое знакомое Арчи вступление к «Маминым коленям».
— А, так ты все-таки завел у себя кабаре, Дэн? — сказал мистер Коннолли довольным голосом. — Я всегда тебе говорил, что тут ты поотстал
Мистер Брустер подпрыгнул:
— Кабаре!
Он уставил неверящий взгляд на фигуру в белом, поднявшуюся на эстраду к оркестру, а затем сосредоточил его на Арчи.
Будь у Арчи свободный, ничем не стесненный выбор, он, при таком обороте событий, не стал бы смотреть на тестя. Но в глазах мистера Брустера была завораживающая сила, точно у змеи, чей взгляд парализует кролика. Взгляд мистера Брустера был огненным и сокрушительным. Любой василиск мог бы поучиться у него с большой для себя пользой. Его взгляд сверлил Арчи, и тот вскоре почувствовал, что волосы у него на затылке вроде бы вспыхивают и пожираются огненными языками.
— Опять твоя идиотская проделка?
Даже в такой напряженный момент Арчи почти бессознательно нашел время восхититься проницательностью и интуицией своего тестя. Старикан словно бы обладал шестым чувством. Без сомнения, именно так сколачиваются огромные состояния.
— Ну, собственно говоря… если быть абсолютно точным… суть в том…
— Хватит, а? — перебил мистер Коннолли. — Кончайте треп! Я хочу послушать.
Арчи был только рад сделать ему такое одолжение. Вести разговоры в подобную минуту у него не было ни малейшего желания. Огромным усилием воли он оторвал взгляд от глаз мистера Брустера и обратил его на эстраду, где мисс Спектация Почмоксон приступила к исполнению шедевра Уилсона Хаймака.
Мисс Почмоксон, подобно многим обитательницам Среднего Запада, была высокой белокурой девицей довольно щедрого сложения. При взгляде на нее вам чудилась старая ферма и оладьи и папаша, возвращающийся домой к обеду, проведя все утро за плугом. Даже ее коротко подстриженные волосы не рассеивали этого впечатления. Она выглядела крупной, сильной, пышущей здоровьем, и легкие у нее просто не могли не отличаться мощью. Она атаковала первый куплет с энергией и звучностью, которыми в былые дни урезонивала заартачившихся мулов. Дикция ее была дикцией, отработанной под рев западных ураганов, когда она созывала коров под защиту стен коровника. Хотели вы того или нет, но до вас ясно доносилось каждое слово.
Деликатный перестук ножей и вилок затих. Обедающие, никогда еще в «Космополисе» ни с чем подобным не сталкивавшиеся, пытались приспособиться к нежданному водопаду звуков. Официанты окаменели в свойственных им позах. В кратком затишье между куплетом и припевом Арчи расслышал тяжелое дыхание мистера Брустера. И невольно повернулся еще раз взглянуть на него, как, наверное, оглядывались на Везувий бегущие жители Помпеи. Но прежде он увидел лицо мистера Коннолли и в удивлении уставился на него.
Мистер Коннолли изменился. Вся его личность претерпела таинственную перемену. Лицо его по-прежнему выглядело вытесанным из самого твердого гранита, но в глазах появилось выражение, которое, будь оно в чьих-то других глазах, могло бы показаться растроганным. Каким бы невероятным это
Мисс Почмоксон начала второй куплет. И мистер Брустер, словно очнувшись от какого-то транса, вскочил на ноги:
— Какого дьявола!
— Сядь! — сказал мистер Коннолли надломленным голосом. — Сядь, Дэн.
В тот же день он сел на поезд и отправился домой,
Чтобы там душой воскреснуть возле мамочки родной.
В лоб ее поцеловал он, прошептал: «С тобой я снова!»
Обещал, что будет с нею возле очага родного.
В счастье миновали годы, стала белой голова,
Но ни разу не хотел он взять назад свои слова:
Путь далек до маминых колен…
Последняя высокая нота провизжала по залу, как разрывной снаряд, и последовавший взрыв аплодисментов был взрывом этого снаряда. Утонченная атмосфера обеденного зала отеля «Космополис» неузнаваемо изменилась. Светские дамы махали салфетками, элегантные мужчины стучали по столикам ручками ножей. Ну прямо-таки будто вообразили, что находятся в каком-нибудь прискорбном полуночном развлекательном притоне. Мисс Почмоксон поклонилась, удалилась, вернулась, поклонилась и снова удалилась, а по ее обширному лицу струились слезы. В углу Арчи увидел своего самозабвенно аплодирующего шурина. Один из официантов, во власти делавших ему честь мужественных эмоций, уронил порцию зеленого горошка.
— Тридцать лет назад, считая с прошлого октября, — сказал мистер Коннолли трепетным голосом, — я…
Мистер Брустер яростно перебил его:
— Я уволю этого дирижера! Завтра же его ноги тут не будет! Я уволю… — Он обернулся к Арчи: — За каким дьяволом ты это устроил, ты… ты…
— Тридцать лет назад, — сказал мистер Коннолли, утирая салфеткой скупую слезу, — я покинул мой милый старый дом на милой старой родине.
— Мой отель превращен в ярмарочный балаган!
— Жутко сожалею и все такое, старый товарищ…
— Тридцать лет назад, считая с прошлого октября! Был чудный осенний вечер, каких лучше не бывает. Моя старенькая мамочка пришла на станцию проводить меня.
Мистер Брустер, который не испытывал особого интереса к старенькой мамочке мистера Коннолли, продолжал невнятно шипеть и брызгаться, как бенгальский огонь.
— «Ты всегда будешь хорошим мальчиком, Алозиус?» — сказала она мне, — продолжал мистер Коннолли излагать свою автобиографию. — И я сказал: «Да, мамочка, буду!» — Мистер Коннолли вздохнул и снова воспользовался салфеткой. — Каким же я был лгуном! — с раскаянием сообщил он. — Сколько раз с тех пор я бил ниже пояса. «Путь далек до маминых колен!» Правдивее не скажешь! — Он порывисто наклонился к мистеру Брустеру: — Дэн, в этом мире творится достаточно всякой мути и без того, чтобы я добавлял еще. Забастовка окончена! Завтра я пошлю ребят на стройку! Вот тебе на том моя рука!