Несомненная реальность
Шрифт:
А приперлось вон сколько. А потом оказалось, что эти хитрожопые Петтренко с Пряхиным по заводам и фабрикам дали команду добровольно-принудительно организовать народ поприсутствовать здесь. Автобусами везли, гады. А транспаранты раздавали уже здесь, с того самого грузовика, с которого ты речуху толкал. Ну, вот и сошлось…
– Инициативный ты у нас! – пробормотал Олег. – Ладно, потом обсудим. Я хочу еще выступить перед голосованием.
Он взял у референта папку и на ходу принялся перелистывать страницы, освежая в памяти тезисы. А ведь, между прочим, донельзя удачно все получилось. Пусть теперь
2 октября 1905 г. Москва. Доходный дом в Хлебном переулке
– А вот еще пишут, – Крупецкий поудобнее уселся на жестком стуле, опасно скрипнувшим под его весом, развернул вчерашний "Московский листок" к оконному свету и прочитал:
"На механических заводах за Москвой-рекой часть мастеров становится на работы.
Забастовавшая Голутвинская мануфактура возобновила работы. Станция общества электричества охраняется войсками, войсками же охраняются телеграф и телефонная станция…" Он скривился в отвращении.
– Как же, становятся они, пся крев! – сплюнул он на пол, но тут же спохватился и виновато поклонился Оксане. – Звиняйте, панночка, это не повторится. Только никто там толком к работе не приступает. Забастовщики, курвы, сами работать не хотят и других подзуживают. Помяните мои слова, панночка, это добром не кончится.
Наступила тяжелая тишина. Заплаканная Оксана сидела у кровати Олега и держала его за руку. Тот коротко дышал, неподвижный взгляд бессмысленно буравил потолок.
Казалось, он даже не моргал.
– А вот еще пишут… – Крупецкий пошелестел страницами: – "В виду тревожного времени, вызванного рабочим движением, некоторые учреждения спешно изготовили специальные щиты для окон нижних этажей". Вот это уже правильно пишут. Ну хорошо, понимаю я, почему люди работать не хотят. Но стекла-то в окнах зачем бить, скажите на милость? Что за времена, матка боска! Газеты не выходят, потому что наборщики бастуют, электрическое освещение того и гляди погаснет, телефон то и дело отключается, бо телефонисты жизнью недовольны… Император подписал мирный договор с Японией, так Витте уже знаете как окрестить успели? "Граф Полусахалинский", во как! Война им плоха, мир им плох… Из Японии по телеграфу передают, что там тоже волнения, беспорядки, трупы на улицах валяются. Вроде бы самураи тамошние недовольны, что мирным договором у них победу над Россией украли. Победу им!.. Куда мир катится?
Оксана шмыгнула носом.
– Да не ревите же вы, панночка! – взмолился Крупецкий, бросая газету на пол. – Сказал же – не пущу! Опасно сегодня на улице, шайки бродят. Порядочные извозчики по домам попрятались, такие остались, что завезут куда-нибудь в глушь, да и… – Он махнул рукой. – Не помирает же пан. Просто лежит и о своем думает. Отойдет.
Ну, хотите, я сам схожу к вашему Болотову? Чуть погодя, а? Чумашкин должен подойти, я его для охраны оставлю, а сам схожу?
– А по телефону…
– Говорю же – закрыта та контора с телефоном! – досадливо всплеснул руками филер. – На большой замок закрыта.
Оксана закрыла руками лицо и беззвучно расплакалась. Крупецкий набрал было в грудь воздуха, но тут хлопнула входная дверь, и в мрачную комнату словно ворвалась веселая метель из сатина.
– Все киснешь в четырех стенах? Вставай, проклятьем заклейменный! Вот, завезла тебе пару платьев, как обещала… Так, подруга, по ком траур? – осведомилась графиня Сапарская. – Егор, положи узел вон туда, на стол, и подожди в коляске.
Что это у вас здесь за слезы на глазах? Обижаете девушку, а, господин хороший?
– Вы, пани, что здесь делаете? – осведомился Крупецкий, поднимаясь со стула.
– Натали! – всхлипнула Оксана, бросаясь графине на шею. – Олегу плохо! Лежит, не отвечает, я даже не знаю, что делать? А он меня не пускает к Болотову!..
– А что так? – графиня хозяйски прошлась по комнате, трогая и переставляя немудреную обстановку. – Не пристало честной девушке одной по городу ездить?
– Пани Сапарская, вы бы не смущали пани Оксану, – филер окинул новоприбывшую прищуренным взглядом. – Неспокойно сегодня в городе. Рабочие "дружины" ровно с цепи сорвались. Утром при мне двоих господ на улице избили до полусмерти – слишком хорошо одеты показались. Не могу я ее одну отпустить. И пана Кислицына оставить не могу – начальство совершенно определенно приказало при нем находиться и его охранять.
– Только-то? – Сапарская подошла к кровати и склонилась над Олегом. – А знаешь, Оксана, он у тебя очень даже ничего. Староват немного, ну да бывает и хуже. А что случилось? Пьян?
– Нет, – всхлипнула Оксана. – Сегодня утром я просыпаюсь, а он… он лежит и вот так смотрит! И не отвечае-ет! – Она уткнулась подруге в плечо и зарыдала.
– Ну-ну! – потрепала та ее по плечу. – Хватит реветь, действовать надо. У меня своя коляска, мигом доедем, куда надо. У меня с собой человек верный! – осадила она встрепенувшегося Крупецкого. – И вообще – меня не тронут!
Она развернулась к филеру, и у нее на груди блеснул небольшой красный бант.
– А вы совсем не меняетесь, пани, – медленно проговорил филер. – Надоело эпатировать Варшаву, так в Москву приехали? Смотрите, пани, доиграетесь с огнем…
– Не твое дело, любезный! – гордо вскинула голову графиня. – Поехали, Оксана, пусть этот храбрый мужчина запрется в доме и усердно охраняет его от воров. А мы привезем доктора твоему Олегу.
Не давая Оксане опомниться, она схватила ее за рукав и потащила вниз по лестнице. Крупецкий только раскрыл рот.
Вопреки уверениям Крупецкого, толпы вооруженных рабочих по улицам не шатались.
Стоял обычный серый осенний день, в воздухе мелькали снежинки, тая на мостовой.
И только меньшее, чем обычно, количество прохожих указывало, что в Москве происходит что-то не то. Егор, здоровый хмурый мужик, сгорбившись на козлах лакированного ландо графини, понукал вожжами лошадей и бросал по сторонам настороженные взгляды, стараясь держаться широких улиц, патрулируемых казачьими разъездами. Вопреки хмурой погоде и мелкому, мгновенно тающему снегу верх ландо был опущен, и сырой воздух бил в лицо. Оксана ежилась в своем тонком пальтишке, но молчала.