Несомненная реальность

Лотош Евгений

Аналогичное идеологическое неприятие результатов имеет место и в плане снижения капитальных затрат на строительство, поскольку означает сокращение капитализации основных фондов.

На практике модернизация производства сводится к внедрению незначительных улучшений с минимальным экономическим эффектом. Серьезные нововведения наподобие непрерывной разливки стали, давно и массово применяющейся за рубежом, реализуются редко и бессистемно, в основном за счет усилий энтузиастов, затрачивающих, зачастую бесплодно, огромные усилия на "пробивание" технологий, в которых заинтересованы они лично…" Шелестят страницы.

"Раздел 10. Сопоставление ключевых параметров

народного хозяйства Ростании с экономическими показателями капиталистических государств… Производительность труда в разных отраслях сельского хозяйства от двух до пяти раз ниже, чем в сельском хозяйстве Сахары… Энергоемкость промышленного производства от двух до четырех раз, а в ряде отраслей до десяти раз выше… Металлоемкость производства до пяти раз выше…" Олег резким движением отодвинул от себя доклад, так что тот едва не свалился на пол. С минуту он тупо смотрел на полированную столешницу, потом вытащил из самого низа папки три тонких листа бумаги. Листы покрывали сложные схемы, составленные из стрелок, ведущих от фамилии к фамилии. Некоторые фамилии были перечеркнуты, некоторые помечены вопросительными и восклицательными знаками.

Вверху первой страницы корявым почерком начальника канцелярии были вписаны два слова: "Ночной танцор".

20 августа 1905 г. Москва, Покровская психиатрическая клиника

Выбираясь из пролетки, Зубатов с досадой ощутил, как та тяжело просела на правый бок. Давно пора поменять рессору, да все из головы вылетает приказать мастера позвать. Чиновник вежливо приподнял котелок над головой, раскланиваясь с встречающим доктором, и прошел за ним в светлый, залитый солнечными лучами кабинет. От широкого трехстворчатого зеркала по обоям в мелкий цветочек в такт шагам бегали шустрые зайчики, взблескивая на тусклых стеклах тяжелых книжных шкафов. Успокаивающе тикали ходики с кукушкой.

– Присаживайтесь, сударь мой Сергей Васильевич, – Болотов широким жестом указал на глубокое плюшевое кресло. Сам он опустился в кресло напротив, рядом с журнальным столиком, а не за свой рабочий стол, заваленный какими-то папками. – Приказать чаю?

– Нет, спасибо, Михаил Кусаевич, – отозвался Зубатов, пощипывая усы. – Времени у меня, как всегда, в обрез. Ничего, если сразу к делу?

– Ну, к делу так к делу.

Доктор, привстав, дотянулся до одной из папок и подал ее гостю.

– Вот. Здесь результаты обследований за последние две недели, а также стенограммы бесед. Я, знаете ли, почему-то очень заинтересовался этим господином, так что специально стенографистку нанял, за ширмой сидеть и наши беседы записывать. Очень, очень любопытно…

Чиновник сосредоточенно перелистывал папку. Хозяин, терпеливо дожидаясь окончания чтения, набил и закурил трубку с двумя пятнышками, потом взял другую историю болезни и углубился в нее, временами делая пометки карандашом.

Молчание затянулось надолго. Закончив последний лист, гость, не удержавшись, широко зевнул.

– Так что, он здоров? В смысле, с головой все в порядке?

– Он полностью дееспособен, если вы это имеете в виду. Логическое мышление не нарушено, проблем с памятью не замечено. Если не считать проблем с ложной памятью, разумеется. Могу отметить заметное нервное истощение, как у человека, долгое время находящегося в состоянии чрезвычайного напряжения. Но это в порядке вещей. Если за такое помещать в желтый дом, то вы, мой дражайший Сергей Васильевич, первый кандидат. Посмотрите на себя – под глазами мешки, лицо осунулось…

– Работа такая, – вздохнул начальник Охранного отделения. – Но не обо мне речь.

Итак, здоров?

– Дееспособен, –

подчеркнул голосом доктор. – Но такого уникального случая замещения памяти наука еще не знала. Вы понимаете, Сергей Васильевич, человек абсолютно не помнит своего прошлого. А вместо того рассказывает какие-то удивительные сказки про чужой мир, в котором якобы был правителем большого государства. И ведь так рассказывает, что придраться невозможно – стройно, логично, не противореча в деталях, не сбиваясь, не путаясь! А этот язык, который якобы его родной… Мой знакомый лингвист из университета, когда я подсунул ему запись короткого монолога, который господин Кислицын произнес по моей просьбе, заявил, что такого в природе не существует. Немного похоже на русский, немного на японский, немного на немецкий, но, тем не менее, не тот, не другой, не третий. И в то же время не бессмысленный рыбий язык, на котором частенько болтают умалишенные. Грамматические структуры прослеживаются очень четко.

Уникально, честное слово, уникально!

– Н-да. Интересно, – Зубатов побарабанил подушечками пальцев друг о друга. – Чем он занимался последнее время?

– Выпросил книги, учебники. По истории. Я взял ему в публичной библиотеке Ключевского и Соловьева, и он, кажется, уже осилил почти все. Прямо на лету глотает. Уже попросил что-нибудь из новейшей истории, а еще, сверх того, газет.

Иван Афанасьевич вот сегодня из дома собирался привезти подшивку "Русского инвалида".

– Так… – начальник Охранки отложил на низкий журнальный столик папку с историей болезни. – Политические лозунги какие-нибудь высказывал?

– Ну что вы! – усмехнулся Болотов. – Он даже не знает, кто такой государь император. Точнее, что императоры бывают, помнит, но кто царствует в России сегодня, не имеет ни малейшего представления. Сама фамилия Романовых для него ничего не значит. Только, ради бога, Сергей Васильевич, не пытайтесь по своей привычке называть это крамолой. Ваш – а сейчас и мой – подопечный чист, как слеза младенца.

– Может быть, – не стал спорить чиновник. – Вот что, Михаил Кусаевич, я бы хотел поговорить с ним лично. Надеюсь, он уже достаточно окреп? Напомните, как его по имени-отчеству? Как он сам себя называет?

– Кислицын Олег Захарович. Поговорить?.. Ну что же, можно. Тогда я все же прикажу чаю, чтобы не выглядело слишком официально. А то бывает, что в его состоянии от неожиданного шока самое разное случается. Буйство, например. Или, наоборот, кататония. Зиночка! – Доктор тяжело выбрался из своего кресла и позвонил в колокольчик на столе. – Зиночка!

Олег шагнул через порог кабинета и остановился как вкопанный. Чужой человек, сидящий в кресле и рассматривающий его острым взглядом, показался ему чем-то очень знакомым. Потом он вспомнил.

– Добрый день, – негромко проговорил он. – Простите, не имею чести знать ваше имя. Но в лицо я вас помню. Это вы тогда подобрали меня на улице и привезли сюда. Не могу отблагодарить вас ничем, кроме слов, но, похоже, я у вас в долгу.

– Пустое, – мимолетно усмехнулся гость, пристально вглядываясь в лицо Олега. – Да вы присаживайтесь, не стойте столбом.

Олег молча присел на краешек стула с высокой неудобной спинкой. Что-то в его жизни явно менялось, и, если честно, он был этому рад. Психушка вполне приличная, персонал и врачи на изумление вежливы и предупредительны, но – все равно это психушка. Задерживаться здесь совершенно не стоит. Нужно как можно быстрее сориентироваться в новом свихнутом мире и понять, как вернуться домой. И пришлый человек, он чуял своим обострившимся за время председательства нюхом на людей, ему поможет. Пусть и не с возвращением, но все равно поможет.