Несостоявшийся шантаж
Шрифт:
Пышную грудь женщины туго обтягивал черный шелк платья, накрашенные губы, похожие на кровоточащую рану, придавали лицу что-то звериное, жгучее, неестественное и вместе с тем возбуждающее.
«Да это же Лукреция, — внезапно понял Дик, — знаменитая пассия Робсона!»
Он впервые видел своими глазами женщину, о которой был много наслышан. Весь Вашингтон знал, что она необыкновенно красива и сексуальна. Но лишь некоторые из вашингтонцев видели Лукрецию воочию. Уроженка той же доминиканской деревеньки, что и сам Майкл Робсон, она была подобна знаменитой жемчужине, которую надежно укрывали от нескромных взоров толстые стенки раковины —
— Мне нравится этот юноша, — без обиняков заявила Лукреция. — Я не хочу, чтобы он погиб, не получив шанс спасти свою жизнь!
Робсон добродушно посмотрел на любовницу:
— Я сам предлагал ему, но он отказался!
— Я не смогу переплыть бассейн с пираньями, — хрипло пробормотал юноша, пожирая глазами Лукрецию, — но… нет ли у вас какого-нибудь другого испытания для меня?
Женщина задумчиво приложила пальцы ко лбу. Робсон с иронией посмотрел на Дика — мол, чего не сделаешь ради женщины. Дик еле сдержался, чтобы не ответить резко: «Мне надоели эти игры в кошки-мышки. Особенно, когда у кошки — слишком острые стальные коготки!»
— Ты готов пройти по доске с завязанными глазами? — спросила Лукреция незадачливого торговца наркотиками.
«Он давно проклял тот день и час, когда решился утаить от Робсона эти миллионы, — подумал Дик. — Идиот! Неужели не понимал, с кем имеет дело?!»
— Над бассейном с пираньями? — горько усмехнулся юноша.
— Почему же? — мягко возразила женщина. — Можно… можно установить ее между одной из башен и краешком стены замка…
Юноша опустил голову. Он лихорадочно соображал.
— Это твой единственный шанс! — закричал Робсон. Он уже терял терпение. — Или решайся, или дай себя пристрелить. Мне надоело возиться с тобой!
Юноша печально развел руками:
— Вы не оставляете мне выбора…
Робсон оглянулся на Дика и быстро зашагал к ближайшей башне замка. Один телохранитель конвоировал юношу, другого не было видно. «Побежал за доской», — решил начальник отдела Департамента транспорта. Он смертельно устал за эти минуты. Все тело ломило, голова раскалывалась. Дик давно понял, что Робсон решил преподать ему урок повиновения. Хорошо, он усвоил этот урок. Зачем же доминиканец продолжает мучить его, доводя до полного изнеможения?!
Дик чувствовал себя пленником в доме Робсона. Таким же, как молодой торговец наркотиками, осмелившийся надуть доминиканца. Он смотрел и молчал — ничего другого ему не оставалось.
…Телохранитель, позвав на помощь еще одного человека, перекинул шириной в три ладони сосновую доску над внутренним двориком замка. Протянувшись от угла одной из башен до края прилегающей стены, она представляла собой гипотенузу неравнобедренного треугольника. Геометрическая задача, которую предстояло решить юноше, имела ставкой жизнь.
Торговцу завязали глаза плотной белой лентой. Робсон подтолкнул его в спину. Юноша ступил на доску и медленно пошел вперед. Укрепленные на стенах здания прожекторы хорошо освещали его. Все молчали. Лишь свист и завывание ветра, налетевшего со стороны Скалистых гор, нарушали тишину.
Внезапно доминиканец широко и шумно зевнул. Его голос показался Дику особенно резким:
— Мне это надоело! Я буду у себя в кабинете. Кончайте без меня!
Ливан (Бейрут)
— Олег, еще стаканчик «смирновской»?
— Да, водка превосходна, — не отказался Смирнов.
Акопян наполнил стаканы, пододвинул тарелку с солеными огурцами и черный хлеб.
— Специально выписал из России…
— Правильно сделал.
Олег с наслаждением поглощал выставленные Акопяном деликатесы. Живя за границей, он привык видеть на своем столе плоды киви, свежие ананасы, манго, миндаль. И тем не менее ему остро не хватало чисто русских продуктов: квашеной капусты, соленых — а не маринованных, как принято во всем остальном мире! — огурцов, черного хлеба, кваса. Когда ему удавалось — вот как сейчас — снова вспомнить их вкус и запах, он был в восторге.
Акопян заговорил. Его руки энергично двигались среди тарелок с яствами. Тренькали хрустальные стаканчики:
— Ты нарушаешь конвенцию! Тебе что, трудно похитить одну-единственную картину Коровина из Русского музея?
— Хочу, чтобы ты меня понял наконец. Независимо от режима, который сейчас в России, эта картина — достояние русского народа. Украсть ее, значит предать мой народ, — ответил Олег.
— Знаешь, это напоминает мне старый анекдот: «Заключенный получает письмо от жены. „Что пишут?“ — спрашивает его сосед по камере. „Сын остался в школе на второй год. Какой позор для семьи!“» Акопян недоуменно вздернул плечи. — Ты случайно не спятил? В России с 1917 года взорвано в сотни раз больше храмов и уничтожено больше произведений искусства, чем во время татаро-монгольского ига или нашествия армии Гитлера. А ты твердишь мне про национальные русские сокровища. Да эта картина наверняка валялась в запасниках, по ней ходили люди в кирзовых сапогах и бегали разжиревшие крысы. Она была едва не уничтожена поборниками так называемой «пролетарской культуры», пока на Западе не возникла мода на русское искусство начала XX века. Вот тогда ее извлекли из мрака и запустения и торжественно выставили на всеобщее обозрение. Неужели ты не усматриваешь в этом лицемерия властей?!
— И тем не менее участвовать в разграблении русской культуры я не буду! — ударил ладонью по столу Олег. — Что угодно, но только не это.
Акопян молчал. Он свирепо буравил Олега глазами. Потом неожиданно спокойно заявил:
— Хорошо! Тогда ты украдешь для меня кое-какую мелочь из собрания Медичи из Флоренции!
США (Вашингтон)
В темном небе над Вашингтоном ярко светила луна. В душе Дика все кипело. Содрогаясь, он следил за тем, как торговец наркотиками приближался к противоположному концу доски. Ветер нещадно трепал и раскачивал его, но юноша сумел пройти уже три четверти пути. «Должно же у него сработать шестое чувство, — думая Дик. — Недаром ведь женщины, спасаясь от разъяренных быков и бешеных собак, перепрыгивают через высоченные заборы, а пианисты вытаскивают на себе тяжеленные рояли из горящего дома…»
Юноше оставалось сделать последние шаги. По уговору с Робсоном, он будет спасен, если благополучно доберется до конца доски. Дик страстно желал ему успеха. «Давай, давай, давай!» — беззвучно молил он про себя. Победа юноши в какой-то степени могла стать и его победой. Безраздельному могуществу Робсона был бы брошен вызов. Пусть символический, но все же…
Однако с каждым мгновением усиливавшиеся порывы ветра делали задачу торговца наркотиками все более и более трудной. Он осторожно нащупывал подошвой поверхность доски, боясь сделать неверный шаг, и не двигался с места.