Несравненное право
Шрифт:
— А я и не хочу занимать его место, — живо откликнулся Рене. — Ты очень изменилась, Герика. Весной, на прогулке, ты наверняка ее помнишь, я понял это окончательно. В Гелани мне было тебя жаль. А сейчас, сейчас я люблю тебя. И не лги, ты вовсе не думаешь о Стефане, я знал женщин, которые не могли забыть погибших. У них совсем другие глаза… Им не надо говорить, что они помнят, — достаточно видеть, как они говорят, как ходят, как улыбаются… Они — отражение прошлого, а ты — живая, настоящая…
— О да! В женщинах вы разбираетесь почти так же, как в морских делах…
— Хуже, — сверкнул зубами Рене, — ни разу в море я не попадал в такую переделку, как с тобой. Но если ты думаешь, что я тебя отпущу, ты ошибаешься.
— Интересно, что вы мне можете сделать, — голос Герики дрогнул то ли от негодования, то ли от извечной женской слабости, — я способна себя защитить от кого угодно.
— А от себя? — он сделал шаг вперед.
Герика вскинулась, лицо ее побледнело.
— Не приближайтесь ко мне. Еще один шаг, и вы умрете.
— Пусть! — кивнул он. — Если, как ты говоришь, никакая опасность Тарре больше не грозит, я могу и умереть. В конце концов, рано или поздно мне придется это сделать.
— Не подходи, — она отступила еще на шаг, выставив впереди себя руку. Рене видел, как вызванная подобным жестом сила укротила казавшееся необоримым чудовище, но все равно прыгнул вперед.
Герика сопротивлялась бешено, она действительно могла за себя постоять, — но магией тут и не пахло. Женщина извивалась, царапалась, пыталась кусаться. Рене не хотел причинять ей боль, и ему пришлось постараться, прежде чем он все же бросил ее на мягкую летнюю траву, а Герика упрямо продолжала отбиваться, пока он разрывал прочную дорожную одежду, пока…
Лес и озеро были полны радостной летней жизнью. Тихо шелестели листья, пчелы и шмели торопливо сновали над пестрыми цветами, на высоком яворе драли горло вылупившиеся позавчера птенцы, требуя пищи. И им, и их озабоченным родителям не было никакого дела до тех, кто был внизу.
Зато с пьянчужкой из лесной деревеньки, собравшимся половить рыбку в безымянном озерце, произошла странная история. Не успел бедняга пройти опушку, как из кустов высунулась оскаленная лошадиная морда, черная как сажа, и человеческим и очень сварливым голосом объявила, что сегодня посторонним вход воспрещен, после чего поведала о том, к каким пагубным последствиям приводит пьянство. Несчастный, не оборачиваясь, бежал до ближайшего кабачка. Там, несмотря на все клятвы, что он с утра ни в одном глазу, ему никто не поверил, зато арцийский язык обогатился выражением «допился до говорящего жеребца».
Пугнув непрошеного гостя, Гиб и Жан-Флорентин вновь скрылись в зарослях, и стороннему наблюдателю и в голову бы не пришло, что обычный перелесок сейчас недоступнее зачарованного замка. Впрочем, желающих забраться туда больше не нашлось, летним днем у крестьян другие заботы. Весть о Кантисской битве до этого захолустья еще не докатилась — это где-то там, за большими дорогами, скакали лошади, стреляли пушки, падали убитые, а здесь косили траву и собирали черешню…
…Правду сказать, некоторые участники вчерашнего сражения напрочь о нем позабыли. Для этих двоих не существовало ни Годоя, ни Белого Оленя, ни гоблинов с эльфами…
— Никогда не насиловал женщин, — Рене вроде бы был серьезен, но в голубых глазах плясал целый сонм дьяволят, — даже в юности…
— Для первого раза ты неплохо справился, — Герика счастливо засмеялась, — теперь мне придется навсегда остаться в этом лесу.
— Почему это? — герцог был сама невинность.
— Потому что показаться в том, что ты оставил от моего платья, нельзя даже ночью.
— Ну почему, почему, почему все женщины думают только о тряпках, — сильная рука ласково сжала обнаженное плечо подруги, — без них намного лучше, чем с ними… Хотя, если ты хочешь, я тебя завалю платьями. Давай устроим набег на Эр-Атэв и отберем у калифа его шелка…
— Издеваетесь, сударь.
— Издеваюсь, — согласно кивнул Рене, — впрочем, раз это платье никуда не годится, его надо выкинуть, и немедленно…
Дальнейшие действия Счастливчика показали, что его слова никогда не расходятся с делом. Герика отбивалась, на этот раз смеясь и, к ее собственному удовольствию, безуспешно. Роскошный летний день клонился к вечеру, отцветающая калина стряхивала белые лепестки в прохладную воду, в ее ветвях негромко перекликались какие-то птицы.
Глава 38
Несмотря на то что за последний год Рыгор Зимный насмотрелся всяческих чудес, увиденное поразило его в самое сердце. Пока Луи че Лагг не затащил его на колокольню собора Святого Доминуса, бывший войт и подумать не мог, что бывают такие большие города. Мунт лежал под ними — огромный и плоский, разделенный почти надвое широкой медленной Льюферой. Приближалась обычная в это время года гроза, и река отливала тем же тяжелым свинцом, что и низкое небо. Первые порывы ветра уже взметали и кружили пыль на широкой площади, здесь же на высоте птичьего полета ветер разошелся вовсю, ему подвернулся плохо закрепленный лист железа, и ветер колотил в него, как в бубен, не забывая рвать с плеч забравшихся наверх людей тяжелые плащи. Люди, впрочем, откровенно наслаждались приближающимся ненастьем.
После того как воинство Луи без боя овладело столицей, принц прямо-таки светился от счастья. Мунт для него был не просто городом, он был его религией, его личной сказкой, а изгнание — самой страшной бедой. Больше всего Луи боялся, что придется драться за каждую улицу, разрушая совершенные творения великих зодчих, проливая кровь горожан. Пронесло! Доказательства преступлений Михая, память об Эллари и, главное, разгром узурпатора у Кантиски, о котором узнали накануне, и полная невозможность оборонять огромный, разбросанный по холмам город, заставили гарнизон открыть символические ворота. И вот Луи третий день носился по своей столице, отдавая приказания, обнимаясь со старыми и новыми друзьями, хватаясь за сотню дел одновременно. О том, что он заберется на колокольню святого Доминуса, принц говорил все месяцы своего изгнания, но осуществить мечту смог только теперь. Зимный был весьма польщен, что будущий император взял его с собой, но, завороженный открывшимся перед ним зрелищем, забыл даже о Луи. Прошло какое-то время, прежде чем принц нарушил молчание.
— Рыгор, я решил объявить Фронтеру свободной землей. Теперь все села будут вольными. Вы ведь, — принц рассмеялся, — вряд ли после всего отдадите оружие и разойдетесь по прежним хозяевам.
— Оно так, — согласно кивнул головой беломостец, — стать воякой тяжко, но перестать им быть не можна.
— И я о том же. Короче, Фронтера теперь принадлежит фронтерцам, если, разумеется, вы поклянетесь не пропускать через свои земли никакую нечисть. И если Арции понадобится ваша помощь…
— Только кликни, и мы уж тут! Мне такое любо, и усем нашим, я так разумею, такоже. Ежли кто с баронов не обложався зараз, да еще и живый или же наследник у его есть, то мы их не обидим… Выкуп с чего платить маем, багато добычи взяли, и, поможет святый Эрасти, ище возьмем. Тарску — то розкурочить треба, чтоб с того гадючего кубла погонь всякая не наползла. Зараз к осени идет, и тут еще дел до горла, а вот весной стает снег, и двинем туды… Разом ивдаримо, мы спереду, орки сзаду… Доки я Михая мертвым не побачу… Да шо там не побачу, доки не потрогаю, не заспокоюсь.