Несущая огонь
Шрифт:
Подумаем завтра. Утро вечера мудренее.
«Виллис» с рычанием нырял по дороге, оказавшейся тропой для двухколесной повозки; посредине рос кустарник и даже низкорослые сосенки. Этот лес раскорчевывали лет десять назад, и Энди усомнился, ездил ли кто-нибудь тут с тех пор, кроме случайного охотника. Через шесть миль дорога действительно кончилась, Энди пришлось дважды останавливаться, чтобы сдвинуть упавшие деревья. После второго раза, чувствуя боль в голове и в сердце, разогнувшись, он увидел задумчиво смотревшую на него большую олениху. На секунду она задержалась, затем исчезла в глубине леса, вильнув белым хвостом. Энди взглянул на Чарли, увидел, как та изумленно смотрит вслед животному… и приободрился. Немного дальше снова появилась колея, и около трех часов дня они выехали к двухрядной дороге, с твердым покрытием, которая и была дорогой 152.
Расцарапанный, грязный, едва способный двигаться из-за поврежденной лодыжки Орвил Джеймисон сидел на обочине Бейлингсроуд в полумиле от фермы Мэндерсов и говорил в портативный радиотелефон. Его слова передавались на временный командный пункт в фургоне, стоявшем на главной улице Гастингс Глена. Фургон был оборудован радио со встроенным шифрующим устройством и мощным передатчиком. Сообщение О’Джея было зашифровано, усилено и отправлено в Нью — Йорк, где его перехватила ретрансляционная станция, послав дальше в Лонгмонт, штат Вирджиния, а там Кэп сидел и слушал в своем кабинете.
Лицо Кэпа не было таким просветленным и самодовольным, как утром, когда он ехал в офис на велосипеде. Сообщению О’Джея трудно было поверить: они знали, что девочка чем-то обладает, некоторой способностью, но этот рассказ о неожиданной бойне и разгроме был как молния среди ясного неба, по крайней мере для Кэпа. Четверо или шестеро его людей мертвы, другие в страхе убежали в лес, полдюжины машин пылает, дом сгорает дотла; ранен посторонний человек, который того гляди начнет рассказывать всем и каждому, что банда неофашистов без ордера на арест явилась к порогу его дома и пыталась захватить мужчину с девочкой, которых он пригласил на ленч.
После доклада О’Джея (хотя тот продолжал говорить, почти в истерике повторяя одно и то же) Кэп положил трубку, плотнее устроился в своем вращающемся кресле и попытался поразмыслить. Подумал, что ни одна тайная операция со времен Залива Свиней на Кубе не кончалась таким сокрушительным провалом — и это на американской земле.
В кабинете царил полумрак, солнце ушло на другую сторону здания, и появились густые тени, но света он не включал. Рэйчел вызвала его по переговорному устройству, он резко сказал ей, что не желает разговаривать ни с кем. Без всяких исключений.
Он почувствовал себя старым.
В памяти возникли слова Уэнлесса: «Я говорю о разрушительном потенциале». Теперь это был не просто вопрос о потенциале. Но мы ее поймаем, думал он, тупо глядя в другой конец комнаты. Да, мы обязательно ее поймаем.
Он вызвал Рэйчел.
— Свяжите меня с Орвилом Джеймисоном, как только он сможет прилететь сюда, — сказал он. — И с генералом Брэкманом в Вашингтоне. Разговор чрезвычайной важности. В штате Нью — Йорк сложилась потенциально щекотливая ситуация. Срочно сообщите ему.
— Слушаюсь, сэр, — почтительно сказала Рэйчел.
— В девятнадцать ноль — ноль созовите всех шестерых заместителей директора. Также разговор чрезвычайной важности. Я хочу также поговорить с шефом полиции штата там, в Нью — Йорке. — Они участвовали в прочесывании, и Кэп хотел им это напомнить. Если Контору начнут обливать грязью, он позаботится, чтобы и полиция получила свою долю. Он намеревался, однако, подчеркнуть, что если они будут выступать единым фронтом, то все смогут выйти из этой ситуации в довольно приличном виде.
Поколебавшись, он сказал:
— И когда позвонит Джон Рэйнберд, скажите, что мне нужно поговорить с ним. Для него есть новое задание.
— Да, сэр.
Кэп отпустил клавишу переговорного устройства, откинулся в кресле, разглядывая тени.
— Ничего непоправимого не случилось, — сказал он в сторону теней. Это был девиз его жизни — не напечатанный на свитке тонкого полотна, не вывешенный на стенке, не выгравированный на медной настольной дощечке, а запечатленный в его сердце как безусловная истина.
Ничего непоправимого. До сегодняшнего вечера, до сообщения О’Джея он этому верил. Именно эта философия проложила дорогу наверх сыну бедного пенсильванского шахтера. Он верил в нее и сейчас, хотя эта вера на мгновение заколебалась. Если говорить о Мэндерсе и его жене, то у них, вероятно, есть родственники, разбросанные от Новой Англии до Калифорнии, и каждый из них может стать потенциальным рычагом давления. Здесь, в Лонгмонте, хватало сверхсекретных досье, чтобы любое слушанье в конгрессе, касающееся методов Конторы, было бы… ну, трудно услышать. Автомобили и даже агенты — всего лишь винтики, хотя пройдет немало времени, пока он привыкнет к мысли о смерти Стейновица. Кто заменит Эла? Этот ребенок вместе с папашей заплатит, пусть не за все, хотя бы за него. Кэп позаботится об этом.
Но девочка… Как обуздать девочку?
Есть разные способы. Разные методы.
Дело Макги все еще лежало на тележке. Он поднялся, подошел к ней и стал нервно листать папку. Интересно, думал он, где в эту минуту находится Джон Рэйнберд?
Вашингтон
В ту минуту, когда Кэп Холлистер мельком подумал о Джоне Рэйнберде, тот сидел в номере отеля «Мэйфлауэр», смотря телевизионную игру под названием «Кто сообразительней». Сидел в кресле, голый, сдвинув ноги. Он ждал наступления темноты. Стемнеет, он будет ждать ночи. Наступит ночь, он будет ждать рассвета. Рассветет, почти замрет жизнь в отеле, он перестанет ждать, поднимется в номер 1217 и убьет доктора Уэнлесса. Затем опять спустится сюда, продумает, что рассказал Уэнлесс перед смертью, а когда взойдет солнце — он немного поспит.
Джон Рэйнберд был миролюбивым человеком. Он был в мире почти со всеми — с Кэпом, Конторой, Соединенными Штатами. В мире с Богом, сатаной и вселенной. И если он до сих пор не был в мире с самим собой, то лишь оттого, что миссия его пока не окончилась… За его спиной много удачных дел — на нем немало почетных шрамов. Неважно, что люди отворачиваются от него со страхом и отвращением. Неважно, что он потерял глаз во Вьетнаме. Сколько ему платят — также неважно. Большую часть денег он тратил на ботинки. Он очень любил ботинки. (Его отца похоронили босым. Кто-то украл мокасины, приготовленные для похорон).