Несусветный эскадрон
Шрифт:
– Не узнаете? Славка…
– Ничего себе! – воскликнула я вместо всякого «здрасьте».
– Вы не пугайтесь, – попросил он. – Униформа… приходится… А это мой одноклассник.
– Мы же вроде на «ты» были?
– В театре…
И мы разом вздохнули.
Нашего театра больше не было. Его самоличным решением закрыл министр культуры, наилепший друг Аллы Пугачевой, кумир российской провинции маэстро Раймонд Паулс. Знали бы Пугачева и провинция, какой патриот проснулся в маэстро.. Теперь ему аплодировали не за музыку, а за фразу «Риге вполне хватит одного русского театра».
Парни стояли передо мной, похожие, как два птенца
– Ну и правильно сделал, – сказала я. – Ты не дитя малое, должен зарабатывать на жизнь. Как Кристинка?
– Кристинка? А никак, – беззаботно отвечал Славка. – На фиг я ей сдался.
– Ты, кажется, опять на полметра вырос. И в плечах поширел.
– Качаюсь. Шеф велел.
О чем еще мы могли поговорить, стоя у дверей кафе? О Шекспире?
– Ты приходи, – попросила я. – Обязательно! Чаем напою. Помнишь, где я живу?
– Помню. А вы… ты – как?
– Как белка в колесе. Приходи, слышишь? И если кого из наших встретишь – приводи!
– А?..
Вопрос замер у него на кончике языка. Я знала, о ком он собирался спросить. Ребята, забегая ко мне в гости, не раз встречали там его. И все про нас, поганцы, понимали…
Я вздохнула и махнула рукой. Возможно, Славка уже знал горькую правду.
Горькая правда, горькая, как осиновая кора… как кофе без сахара, потому что сахар – это целый сантим, а до зарплаты – неделя. И выброшена куча денег на колготки. Милка, положим, отдаст сегодня вечером…
Будь она неладна, эта правда…
Я пришла домой в таком настроении, что впору бить посуду.
Ингус нашел себе на кухне хорошее место – конфорка газовой плиты. Я молча ужинала, а он светил мне заместо электричества.
– Ты будешь сегодня работать?
– Нет, мне репортаж писать. И слезоточивую историю.
Он имел в виду роман, но роман мне теперь был не по карману. Завтра следовало сдать репортаж о невезучем хуторе и одну халтуру. Нашелся сумасшедший еженедельник, куда я раз в две недели приносила рассказ на полосу о несчастной любви, ревности, измене, но непременно с назидательным финалом. Я уже перелопатила всю Милкину биографию, сюжеты иссякали, а упускать халтурку не хотелось. О себе разве что написать?.. Лоджия, увитая диким виноградом, в который вплетена мерцающая елочная гирлянда, летняя ночь, и большая рука, коснувшаяся моей щеки и завитков на лбу, и голос, в котором слышится недоуменная усмешка: «Никогда не думал, что встречу женщину с такими волосами…» Это достаточно слезоточиво?!?
– Ну, что ты, что ты… – зашептал Ингус, когда я запрокинула голову. Это с давних времен был мой самый лучший способ удержать слезы.
– Чтоб они все сдохли! – ответила я. – Чтоб они своими языками подавились, эти национал-идиоты! Ведь знала же я, что во всем мире национально-освободительное движение потерпело блистательный крах! И никто из этих безумных идеалистов решительно ничего не добился! Чтоб они сдохли!
– Кто? – спросил Ингус. – Ну, кто?
Мне стало от этого вопроса стыдно. Я не могла призывать погибель на целый народ. Требовалось точное определение – кто именно из народа должен сдохнуть, и по каким признакам я его для этого предназначила. Но даже если я составлю список всех этих высокопоставленных болтунов, даже если прокатится волна скоропостижных похорон – что дальше? Ведь новые болтуны и бездельники только и ждут, чтобы занять их высокооплачиваемые места в министерствах…
А
Он сказал тогда на вокзале, что творческому человеку в этой новорожденной стране больше делать нечего. И предложил следовать за ним. Я пришла в восторг и… и… и не могу я никуда отсюда уехать!..
– Я скоро сама национал-идиоткой стану, – отвечала я. – Только с другой стороны. Знала бы, кто все это затеял, – своими руками пристрелила бы. Ведь стоит же кто-то за всеми этими дурацкими событиями!
Он промолчал.
– Все плохо, – продолжала я. – Так плохо, что дальше некуда. И телефон не звонит. И денег нет. И ничего не сбылось… Нет! Не смей мне подсовывать кошельки! Откуда я знаю, где ты их берешь!
Путис, взлетев было, опять опустился на конфорку.
– Тебе действительно нужно отсюда уезжать, – сказал он. – Хочешь – унесу туда, где?..
– А документы? Российский паспорт ты мне тоже сделаешь? Теперь с этими визами и границами проклятыми и в гости-то съездить – проблема…
– Что-нибудь придумаю, – на Ингуса накатило упрямство. – Тебе здесь оставаться незачем. Я вижу, как ты здесь мучаешься. Поверь мне, что ничего хорошего тут не будет.
– Ты что, заглядывал в будущее? – зная, что он на всякие фокусы способен, с большим интересом спросила я.
– Нет, в будущее я не заглядывал. Но ты позволь унести себя отсюда! Ты мне поверь, здесь будет очень плохо! – отчаянно твердил он. – Здесь будет разрушено все, здесь все перегрызутся между собой, здесь перестанут рождаться дети! Я могу тебя спасти!
– Откуда ты знаешь?
– Знаю! Здесь все погибнут, здесь все обречены, ты мне поверь и ни о чем не спрашивай! А я унесу тебя туда… к нему!..
– А если я спрошу? – молчание было мне ответом.
– А если я прикажу тебе рассказать?..
– Прикажи, – вдруг решившись, сказал Ингус. – Я же дал тебе такое право…
– Хорошо. Итак… итак… ну, давай сначала, что ли?
– Я не знаю, что было сначала, – признался он. – Не знаю, откуда я появился, кто меня породил. Но нас, путисов, было много. Мы просыпались, служили, засыпали, просыпались… Потом оказалось, что я уже один, а хозяйка моя – женщина. Ава. Тоол-Ава. Я не знаю, как она стала моей хозяйкой! Чем больше я думал об этом, тем яснее понимал, что она меня украла. И дала мне другое имя, чтобы обязать меня к повиновению.
Я не мешала ему говорить. И он честно признался в том, что ко мне его подослали. Им, Авам, важно было получить моего двойника. И они получили этого двойника! Вместе с его песнями!
– А ты дала мне мое собственное имя! – вдруг воскликнул Ингус. – В нем нет ни звука от твоего имени! Понимаешь? Ты не обязала меня к повиновению!
– Но почему же ты тогда повиновался? – уже догадываясь о печальной правде, спросила я.
– Мне приказали, – просто и коротко ответил он. – Но светить мне осталось уже недолго. И только ты попыталась меня спасти. А у них все рассчитано. И все свершилось, как задумано. Что нужно, чтобы погубить народ? Нужно, чтобы его женщины перестали рожать детей. А для этого что нужно? Чтобы они утратили веру… После войны женщины рожают много малышей! После чумы – тоже. И народ возрождается. А теперь Авы нашли верный путь. Народ губит сам себя… и очень скоро погубит… сам себя сожжет… как и было задумано…