Несусветный эскадрон
Шрифт:
– А его никто голосовать не пустит. Он же не гражданин.
– Арнис?!.
Мне и в голову не пришло спросить этого здоровенного латыша о его гражданстве. Допустим, приезжим русским гражданства не дают, и в этом, возможно, есть какой-то смысл… Но Арнис?
– Он тебе жаловаться не стал, а мне сказал, – объяснил Гунар. – Его бабка, старшая сестра этой чертовой перечницы, в четырнадцатом году как эвакуировалась девчонкой в Россию, так и вернуться забыла, там замуж вышла. Кстати, за латыша. Перечницу-то в двадцать третьем привезли, а эта только в пятидесятых приехала. Ну вот, и получилось, что
– Или в виде яйцеклетки, – дополнила я. – Значит, Арнис под закон не подпадает. Но он же чистокровнейший латыш!
– Такие же чистокровные латыши четыре года назад вернулись в Латвию из Сибири и не могут получить гражданство, – напомнил Гунар. – Мой родной брат – не гражданин!
– Володька?!.
Сюрприз за сюрпризом, черт бы их побрал…
– Мама у меня тоже не гражданка, я по отцу записался. А Володька – от другого отца. Ясно? – и Гунар отвернулся, чересчур внимательно вглядываясь в пустой горизонт.
– Мы автобус не упустили? – забеспокоилась я. – Они же тут два раза в день теперь ходят.
– Интересно, как здесь детей в школу возить собираются, – буркнул он.
Гунару предстояло снаряжать в первый класс свою вторую дочку. А Лига ждала четвертого малыша. И это было уму непостижимо – в наше время рожать детей!
– А чего собираться? Еще лет пять – и в школу ходить некому будет. Немного потерпеть осталось, – ответила я. – Нет детей – нет проблемы.
Недавно мы с Гунаром побывали в родильном доме. И поняли, что газетные вопли о смертности, вдвое превышающей в Латвии рождаемость, – чистая правда. Если так пойдет и дальше, через десять лет она будет независимым государством свободных пенсионеров.
Вдруг придорожные кусты зашевелились. И оттуда, где тропинке быть никак не полагалось, вышел человек.
– Гляди! Голубой дед! – шепнул Гунар.
И впрямь – сивая дедова борода имела явственный голубоватый оттенок. А в остальном это был простой деревенский дед, крепкий, в огромных резиновых сапогах, в заляпанном ватнике и даже, несмотря на теплую весну, в лохматой ушанке. Старая ушанка тоже отливала голубизной.
В руке он нес помятое ведерко.
– Люди добрые, – обратился к нам этот сивый кудлатый дед, чью бороду не расчесать было и граблями. – Вот – рыбку…
Я заглянула в ведро. Там плавало в тесноте несколько крупных окуней.
– Простите, никак не можем, – я заюлила, пытаясь повежливее отказаться от покупки. – Нам в Ригу возвращаться, сперва на автобусе, потом электричкой, да и нести эту рыбу не в чем…
– Я вам ведерочко дам, – пообещал дед, глядя с невыразимой тоской.
Глаза у него были поразительно яркие, голубые с прозеленью.
– Что же мы у вас ведерочко забирать станем? Ведерочко вам самому нужно.
Нам с Гунаром только и не хватало сейчас покупать ведерко к рыбе впридачу. И тащиться с ним за полсотни километров…
– Ведерочко вы мне потом вернете. Мне бы рыбку мою бедненькую выручить…
Гунар посмотрел на меня, я – на него, и мысль нас озарила одна и та же: ну вот, сумасшедшего Бог послал…
– Задыхается
Жалко было смотреть на диковинного старика.
– Где ж ты теперь, дедушка, чистую воду найдешь? – со вздохом спросил Гунар. – Все ведь изгадили…
– В речку пустите, – взмолился дед. – Есть же тут какие-то речки! Найдите чистенькую… Можете ведерочко и не приносить, я другое найду. Мне бы только рыбку выручить…
Он присел на придорожный камень и низко опустил голову. Казалось, еще минута – и сползет дед, окажется перед нами на коленях.
– Давай сюда ведерко! – твердо сказал Гунар. – Дотащим, а?
– Дотащим! – как можно бодрее пообещала я. – Что ты, дедушка? Плачешь?..
– Зачем я только сюда перебирался? Убираться мне отсюда надо, – сказал дед. – Снимусь вот ночью – и подамся куда-нибудь. Вы, люди добрые, не знаете ли где хорошего местечка? Болотца, никому не нужного, чтобы от жилья подальше?
– Болот теперь тут будет предостаточно. Как мелиорацию забросили, так и болота заведутся, – Гунар приподнял ведерко с рыбой, и по его физиономии я поняла, что если в одной руке тащить сумку с фотоаппаратурой, а в другой рыбу, то далеко не уйдешь.
– А ведь как мне тут сперва понравилось! – продолжал дед. – Земелька ухоженная, порядок соблюдается, речки свежие и роднички, воздух хороший, цветы, птицы… И соседи были почтенные. А что теперь? Думал, девицы по вечерам петь на бережку будут. Какие там девицы! Налетели как-то со своими парнями – думал, оглохну. Опять же – теперь все вспомнили мое перелетное происхождение. Лети, говорят, туда, откуда снялся, нам мигрантов не надобно! Люди добрые, что это за слово такое дурное – «мигрант»?..
– Не думай об этих глупостях, дедушка. Дураков всегда хватало, – сказала я. – Что, Гунчук, дотащим ведерко?
Он призадумался.
– Можно в Даугаву выпустить, – подумав, решил он. – Правда, и там уже не вода, а таблица Менделеева. Но ничего чище поблизости нет.
– И на том спасибо, – дед забавно поклонился. – Может, и я вам когда пригожусь. Позовете – откликнусь.
– Как же мы тебя позовем? Ты же нам имени не назвал, – заметил Гунар. – Я, к примеру, – Гунар, а ты?
– А вот по имени меня называть не надо, – строго сказал дед. – Положим, снялся я и полетел. Услышу имя – опущусь туда, откуда прозвучало. Так ведь и тебя погубить недолго, и прочую живую тварь. Имя я тебе на бумажке запишу. Вдруг местечко для меня присмотришь – тогда кликай.
Мы так и шарахнулись. Дедово безумие становилось каким-то устрашающим.
– Да вы не бойтесь! – воскликнул он. – Вы мою рыбку спасете, а я вас в беде не брошу. Дайте чем писать-то…
И он написал на задней страничке блокнота… Я сразу сунула нос – но после явления путиса, после похождений упрямого двойника меня это имя вовсе не удивило.
Я поняла, кто стоит перед нами.
– Пойдем, Гунчук, – сказала я. – Пойдем, автобус ждать не станет. Мне еще репортаж писать, тебе – проявлять, печатать, и вообще…