Нет иного света
Шрифт:
– с чувством написала мне Женечка Козловская после того, как я поведал ей эту историю в стиле чисто английской комедии.
«Да, Вить, запутаешься с этими Женями»,
– философски ответил Женя Жироухов.
– «У меня вот жена – Женя…»
* * *
Знавал я трех Галин; всего трех.
Первая Галька была сокурсницей моей 1-й жены и отличалась тем, что при большой очереди в буфете (а из буфетов матмех факультета она всегда выбирала тот, где скапливалось больше всего народа) никогда не пыталась пристать к кому-то из знакомых.
А лишь просила взять ей чего-нибудь попить и поесть – тихо и ненавязчиво, не вклиниваясь в ряды и не вызывая бешенства.
Секрет ее скромности заключался в том, что ни за кофе, ни за пирожные, купленные добрыми друзьями, денег она никогда не отдавала. Все поедаемое Галькой за чужой счет стоило в общем копейки, да и на стипендию в те годы никто не жил. Но тем не менее перманентное нахлебничество без всяких на то оснований быстро надоедало и эта девушка постоянно искала новых приятелей. Платить за еду сама она не хотела принципиально.
Подружку будущей жены я раскусил достаточно быстро и перестал ее кормить, в буфете пропуская вперед себя (как полагается делать человеку с хорошими манерами). Она прекрасно понимала стиль своего поведения, моя разгадка ее хитростей была принята, и мы остались друзьями. Однажды я даже чинил ей (как всегда, бесплатно) оправу очков: в те годы оптика еще составляла проблемы.
Эта Галька была не более женственной, чем плюшевый мишка, и за женщину я ее никогда не принимал.
Вторая Галина возникла в постленинградские времена: она была моей партнершей в ансамбле бального танца одного из домов культуры Уфы, где я подвизался в конец 80-х годов; о ней я не помню вообще ничего.
Зато третью – Галю Ж. – я принимал за женщину… скажем так, слишком сильно.
Мы познакомились уже в начале нынешнего века.
Она была моложе меня на 22 (или даже 24) года, работала менеджером в филиале московской транспортной компании, которым я руководил, и всегда носила брюки, хотя обладала парой ног изумительной красоты.
Последняя Галя оказалась для моей жизни сакраментальной.
Встретившись с нею через 15 лет – посидев с нею двадцать минут в машине на передних сиденьях – я через час попал в ДТП, сделавшее меня инвалидом.
Впрочем, все то гораздо изящнее описано в уже упомянутой «Пчеле-плотнике».
* * *
Были у меня Маргарита, Розалия, 3 Лилии (одна очень сильно нравилась мне в школе), Ландыш, Фиалида (с ударением на последнюю «А») и Гульшат (что означает «цветок радости»)
Знал я Вилену, Владлену и двух настоящих СталИн.
Альбину, Назиру, Земфиру и Раушанию.
Эльвиру, Эльмиру и Гульнару.
А также Гульназ и Гульфию.
(Не говоря уж об Альфире и Гульфире.)
И даже Венеру.
(Причем не одну; это заимствованное имя распространено среди татар и башкир.
Есть даже мужской вариант: «Венер»; одного из моих студентов уменьшительно звали «Веник».)
Предыдущее имя сначала набрал с ошибкой, поменяв местами буквы «Р» и «Н» – так вот, Верену я тоже знал.
А еще имелись Штеффи, Марион, Сабина, Коринна, Корнелия и даже Кармен; все были немками.
Но немками не были татарка Ильза и башкирка Эльза.
(Или это Ильза была башкиркой, а Эльза – татаркой…)
Одна Оксана была украинкой, вторая – татаркой.
Одна Раиса – татаркой, вторая – кореянкой.
И ясное дело, что Лаура и Симона были голландками, Андреа – еще одной немкой (все Андреи были геи), а Хелена – еще одной полькой.
Валерии женского рода прошли мимо меня, зато Валерии мужского играли этапную роль (даром, что один из них был совершенно голубым).
Мною пренебрегли Саша и Маша – последняя в «Камраде» ) нарисована как Даша.
Зато благосклонной оказалась Каша (что является лишь сокращением от польского варианта Катерины, а обычная Катя числилась молдаванкой).
Алиса из того же «Камрада» была просто Влада.
Звали турчанку на самом деле Танарой ), или я неправильно прочитал бейдж на ее округлой груди, сказать трудно, а проверять поздно.
Могу сказать точно лишь то, что костариканку сокращенно звали Мариэлос, а полный набор своих имен даже сама она выдавала с запинкой
Еврейками с необычными именами могу назвать Софию и Беллу.
(Увы – Фейга, Шифра, Шера и Мирра остались у Шолом-Алейхема…)
Не знаю, кем считались Яна и Майя, однако Марина и Эмма была эстонками, а Лайма – латышкой.
Возможно, я выбирал не тех Юлий, но при звуке этого имени меня прохватывает ощущение, будто мыши наплевали в суп.
Мимо прошли Нины.
Миновала меня Любовь, единственную в своей жизни Надежду (актрису Люберецкого народного театра, куда мы с другом Саней ездили специально, имея вполне определенные цели) я упустил на крыльце литобщаги (она пошла с Ануфриевым, не со мной), а с Верами мне везло еще меньше, чем с Татьянами.
Зато в ленинградском Дворце культуры работников связи я однажды танцевал с Леонтиной!
Слова же о моих Аннах – впереди…
Перечислять я могу бесконечно – но, пожалуй, пора приостановиться.
* * *
Когда мужчина на закате жизни начинает вспоминать своих женщин, это воспринимается как анализ своего «списка побед».
Возможно, для кого-то все так и есть, но у меня никаких побед в жизни не было, мой «список» есть список моих поражений.