Нет иного света
Шрифт:
– Любви моей ты боялся зря:
Не так я страшно люблю…
Я же решил, что она просто вспомнила хорошую грустную песню. Ведь мы часто напевали что-нибудь подобное и раньше.
Что удерживало меня – двадцатилетнего дурака – от дальнейшего сближения, которое сгущалось в воздухе, как грозовая туча на краю майского горизонта?
Слишком давняя дружба, которая не давала видеть в подруге детства просто женщину?
Нет, тому была другая причина.
В тот момент я был сначала тупо увлечен очередной Ириной (!) П. – красивой, как ведьма (и столь же ядовитой), белокурой полячкой в синем бархатном платье – а потом уперся в следующую Наталью – своею будущую бывшую жену…
И все эти встречи с Анной №1 прошли впустую.
Свой – возможно, лучший из всех! – жизненный шанс я упустил.
(Возможно, закрыл шанс и ей.
Во время наших последних встреч уже в 90-х годах Анна Р. была матерью-одиночкой без всяких надежд на счастливую жизнь.)
* * *
Вторую эпохальную Аню я встретил в 1979.
Сейчас ее акварельный портрет моей работы украшает заставку стихотворения «Прости меня» ).
Познакомились мы во втором семестре третьего курса – когда из старого, обрисованного в «Девушке в синем плаще» мрачного здания Бестужевских курсов (дом № 33 на 10-й линии В.О.) наш факультет переехал к черту на рога.
В университетский городок, расположенный в 40 минутах езды от города по Балтийской железной дороге южнее Старого Петергофа..
Гигантское (прогулка из конца в конец по сквозному коридору величественного «покоя» насчитывала добрых 500 шагов) новое пристанище нашего матмеха и конкурирующего факультета прикладной математики было недостроено – внутри, снаружи и в прилегающей территории. Дорога туда с платформы «Университет» приводила в заснеженное болото, последние метры приходилось преодолевать с риском для организма. Внутри все было полно цемента, большие амфитеатровые аудитории в нашему переезду не подоспели и во время лекций приходилось тесниться в обычных горизонтальных, нагромождая столы в два этажа для обзора доски из последних рядов. Буфетов с кофе и пирожными не было несколько месяцев (правда, потом открылись сразу три!), и так далее, список всех «не» той весны можно продолжать до бесконечности.
Но зато здание оказалось просторным и светлым. Из огромных окон открывались не унылые грязные дворы и не черные от сырости стены Василеостровских домов, а просторы полей, разделенные перелесками. И, кроме того, я ощущал себя одним из творцов этой новой жизни, поскольку летом 1978 года работал на этом объекте как начальник штаба стройотряда «Интеграл».
К тому же я окончательно изжил из себя иррациональную любовь к упомянутой Татьяне не-Лариной – был свободен от ненужных привязанностей и открыт для чего-то нового в своей жизни.
Поэтому нет ничего странного в том, что именно той весной я обратил… нестуденческое внимание на одну из своих молодых преподавательниц – хотя молодых преподавательниц на матмехе хватало и до тех времен.
Анна №2, то есть Аня К., преподавала первую часть общего курса философии – диалектический материализм.
Будучи на 3 года старше меня, 19-летнего третьекурсника, она работала свой первый год после университета.
Наша ситуация казалась своего рода обращением того, что произошло в жизни Анны Р.: преподавательница моя была замужняя и уже слегка беременная.
Но наш роман, начавшись платонически в разгар весенней сессии (на которой я получил «пятерку» автоматом по совокупности параметров), протек на почти платоническом уровне и сильных страданий мне не доставил.
Мы встречались недели три: я приезжал на матмех в день Аниного экзамена, ожидал окончания (вероятно, способствуя более быстрому прохождению всего мероприятия), после чего мы отправлялись за железную дорогу – через лес на берег Финского залива, лежащий в паре километров. Или сразу садились на электричку, ехали в город и гуляли по Ленинграду – уже до полного посинения.
Несколько раз мы шли пешком от Балтийского вокзала до Дворцовой площади!
Ленинградцы поймут, неленинградцам предлагаю оценить расстояние по Яндекс-картам.
(В те годы я сам не раз проходил из конца в конец Московский проспект, длина которого составляет 10 тысяч метров.)
Всю дорогу мы разговаривали о поэзии.
Да, именно о ней: Аня была увлечена всерьез как читатель, я писал стихи – хотя тогда еще почти никакие.
Моя платоническая возлюбленная сделала очень много для меня как поэта.
Именно Аня К. взяла для меня – на свое имя! – двухтомник Евтушенко в библиотеке Педагогического института, где имела контакты. В годы, когда просто так было трудно купить даже «Евгения Онегина», этот поступок сравним с нынешним предложением покататься на арендованном под залог «Боинге-747». Евтушенку я в те годы уважал (впрочем, тогда Евгений еще не опустился с высот поэзии до пьяного эпатажа в ресторане ЦДЛ), стихи его произвели на меня впечатление свежего родника.
И вызвали лавину новых самоощущений и самовыражений…
Летняя сессия 1979 года завершилась гораздо быстрее, нежели мне того хотелось.
Я улетел домой в свою трижды (ну, может быть, тогда еще лишь дважды) прОклятую Уфу, Аня – в Целиноград, где подвизался ее муж-геолог (с которым, как мне хотелось верить, у нее было не все складно).
Тем летом (кажется, еще не сильно дождливым) мы перекинулись несколькими письмами – помню, в одном из них Аня говорила:
«Хороший ты, Витя, мужик, а дальше станешь еще лучше, заматереешь».