Нет иного света
Шрифт:
Хотя и не том смысле, как может пониматься. Сочинение сочинения труда не составляло: к тому времени я уже 5 лет прирабатывал журналистом при «Вечерней Уфе» и мог написать что угодно на какую угодно тему – нелегко было просто его записать.
(Писал от руки я всю жизнь из рук вон плохо. Это качество досталось по наследству от покойного отца – который, будучи врачом, вынужден был в возрасте 25 с чем-то лет заниматься по школьным прописям, поскольку его рецепты не мог прочитать ни один провизор.
Считается, что качество почерка находится в обратной зависимости от интеллекта – и с этим трудно не согласиться, видя завитушки писарей. Упомянутый математик Леонтьев писал так, что на следующий день все написанное могла прочитать лишь его строгая жена – сам он своих закорючек уже не понимал.
Если судить по почерку, то в интеллектуальном плане я превосходил своего жизненного кумира Алексея Федоровича: написанное только что я разбираю наполовину, не будучи способным восстановить начало слова по его окончанию.)
Разумеется, в редакцию газеты я всегда сдавал свои статьи машинописно. Хотя, конечно, писал их с великими усилиями от руки: в те годы о персональных компьютерах догадывался лишь Билл Гейтс, а трудность сочинения прямо на машинке знает каждый, имевший с нею дело.
Создав конкурсное произведение мысленно за пару минут, я еле уложился по времени, чтобы сначала его записать, а потом перечитать, соединяя буквы (которые писал отдельно в целях распознаваемости, но потом убоялся, что вместо «вместо» проверяющие прочитают «в место» со всеми последствиями для меня).
Но все-таки стояло лето, душа была полна неясных томлений, а аудитория – абитуриенток всех приятных возрастов.
И потому, просматривая свой текст одним глазом, вторым я смотрел по сторонам.
(Так, как будто мне, неуемному… Казанове, в тот момент старшему преподавателю Башгосуниверситета, не хватало по жизни аудиторий, полных свежих и сочных девичьих тел…)
* * *
И невдалеке от себя я увидел девушку лет двадцати.
Красивая, стройная и высокая, она чем-то сразу приглянулась, хотя по жизни я любил женщин миниатюрных, да и писаных красавиц всегда жаловал не сильно.
На ней сиял костюм морского стиля: синий, с белыми кантами, широкими обшлагами и большими блестящими пуговицами.
Ничем другим незнакомка себя не проявляла; сидела, как все прочие, с несчастным лицом над своим сочинением – но было в ней неуловимое нечто, не позволившее сразу отвести глаза.
А отведя, я не мог посмотреть на нее еще раз.
А потом еще, еще и еще…
И лишь потом, уже после завершения экзаменов (из которых мне-таки удалось избежать всех, кроме первого!), когда на стене заочного корпуса появился список студентов, я узнал, что на нашем потоке будет учиться москвичка поэтесса Елена Передреева, занявшая III место на I конкурсе красоты «Московская красавица» ).
* * *
Сейчас подобными хэппенингами не удивишь никого; интересуются сущностью лишь девчонки предпубертатного периода да престарелые эротоманцы.
На западе «конкурсы красоты» еще с бог весть каких пор проходили как нечто традиционное и безэмоциональное.
Тот же, первый, воспринимался жителями СССР как почти репортаж из публичного дома… хотя вряд ли был таковым.
(Показательным мне кажется и то, что первый конкурс красоты состоялся в 1988 – на год раньше последнего совещания молодых писателей и незадолго до гибели самого СССР и начала конца русскоязычной литературы.)
Конкурс создавал впечатление чего-то крайне пошлого и непристойного. Тем более, что освещал его кичевый усач, который позже долгие годы был ведущим одной из пошлейших российских телеигр.
Отборочные туры на ТВ выглядели омерзительно, и я воспринимал их именно такими.
Образ конкурса красоты оказался таким сильным, что у меня родился одноименный рассказ . В нем нашли отражение эмоции простого советского человека, приведшие героиню к радикальным размышлениям о жизни. Этот рассказ увидел свет в 1991 году, в сборнике «ТОЧКА ОПОРЫ» (повести и рассказы молодых Ленинградских писателей).
Но тем не менее то событие оказалось некоей этапной точной советского социума.
Имена победительниц «Московской красавицы» остались в памяти многих людей до сих пор.
Первых двух я вспоминать не стану, а вот 3-й стала та самая девушка в матросском костюме.
Я же бы не просто присудил ей 1-е место, но рядом с ней никому бы не дал и следующих двух.
* * *
На I курсе заочного отделения нас, как я уже сказал, насчитывалось около сотни человек, распределенных по семинарам: проза, поэзия, драматургия, критика, перевод… имелась и еще какая-то чертовня, которой я не помню
Общими для всех специальностей были потоковые лекции, но туда исправно ходили только иногородние, которые предпочитали ездить на Тверской бульвар, нежели сутками сидеть в холодном, грязном и вонючем общежитии. Москвичи же появлялись на них от случая к случаю, поскольку имели куда более дружественную среду внеучебного времяпровождения.
Все общались на своих семинарах, причем общежитские, как всегда и везде, несколько отделялись от москвичей.
Лена училась на поэзии, я – на прозе, за все пять лет мы могли так и не узнать самих имен друг друга.
Нас свела судьба: в те годы подавляющая масса советских людей не знала иностранных языков. Владев английским с 5 лет от роду, я был признан пригодным для литературного перевода.
(В этой книге можно прочитать 3 мои работы по переводу романа английского писателя Джерарда Тиккелла с оригинального Лондонского издания, которое я раздобыл в те непростые годы уже не помню каким образом.)
Лена тоже обладала знаниями – мы оказались в одной спецгруппе и познакомились естественным образом.