Нет иного света
Шрифт:
Анна Р. одарила радостью внутренней свободы.
Аня К. открыла мне вершины поэзии.
Просто Анечка окрылила меня как танцора: мужчина, не умеющий танцевать, в принципе не является мужчиной.
Аня Дубчак оказалась моим ВСЕМ в литературе, имеющей женский род.
Анечка Болкисева подарила иллюзию моей состоятельности в литературе.
Анюта *** облагодетельствовала частями тела.
Анна Золотовская вернула мне ощущение своей значимости как сущности мира.
Мысли об Аннах и побудили меня к написанию этого мемуара, тема которого оказалась достаточно широкой.
* * *
Здесь я хочу вспомнить всех сокурсниц, оставивших во мне след за годы учебы в Литинституте в 1989-1994 годах.
* * *
Желание писать о них может казаться необоснованным
На одном курсе заочного отделения Литинститута училось не более 100 человек, я провел с ними всего 6 сессий по неполному месяцу.
На курсе матмех факультета ЛГУ числилось 350 студентов, я учился там 5 лет без отрыва, а потом еще 3 года провел в аспирантуре.
Будучи почти профессиональным комсомольским работником (заместителем секретаря факультетского комитета по академической, то есть учебной работе), общаясь сразу с пятью курсами, где девушек с каждым годом становилось все больше.
Но ни об одной из них писать мне не хочется.
Почему?
Только лишь потому, что в ЛГУ я учился с трудом и под родительским давлением, а Литинститут выбрал сам и учеба доставляла мне высшее наслаждение?
Умнейший человек из всех встреченных мною в жизни, член-корреспондент АН СССР А.Ф. Леонтьев повторял:
– женщина математик – и не женщина и не математик.
А уж Алексей Федорович – невысокий хромой и харизматичный – был таким ЗНАТОКОМ, что жена Мария Григорьевна до самой смерти не позволяла ему иметь аспирантов женского пола.
Sapienti sat.
* * *
В том же Литинституте были девушки и на других курсах.
И не только девушки, женщин тоже хватало.
Например, Марина М., описанная мною в мемуаре «Девушка с печи №7» .
Девушка настолько яркая, что ее запомнил по тому самому 1994 году, а теперь узнал в мемуаре прозаик Женя Ж., который даже не учился в Литинституте, а всего лишь приезжал к приятелям на Высшие литературные курсы в нашу литобщагу.
* * *
Или бальзаковского возраста Оленька – методистка из учебной части, обладавшая таким внешними достоинствами, что у меня захватывало дух от одного лишь взгляда на нее.
Но отношения между нами ограничивались совместным исполнением романсов в деканате.
Ведь знойная Оленька тащилась…
Именно тащилась – о чем неоднократно признавалась автору этих строк – иного слова я не подберу!
Тащилась не от меня, а от примитивного самца, как бы прозаика, моего сосеминариста Володи Б.
Чье единственное достоинство открывалось лишь тем женщинам, про которых он презрительно говорил, до какой степени
любит вскрывать новые тюбики зубной пасты.
* * *
Но здесь я хочу написать лишь о сокурсницах.
О всех, кто остался в моей памяти.
Сразу подчеркну, что ни с одной из описываемых ниже у меня не было ничего такого, что теперь принято называть пошлым термином «романтические отношения» (где эвфемизмом «романтика» обозначено простое слово «постель»).
Все связанное с ними прошло на эстетико-платоническом уровне, но тем не менее они оставили в душе несравненно теплый след.
Ведь только ничего не смыслящие в жизни мужчины полагают, будто лишь физическое обладание женщиной может дарить свет радости.
* * *
Вспоминаю всех по мере возникновения на том или ином периоде моей учебы.
Глубина идентификации героинь зависит от степени нескромности моих воспоминаний о каждой из них.
Лена Передреева – контр-Королева Красоты
Абитуриентом Литинститута я стал в 30 лет.
(Если быть точным, свое эпохальное тридцатилетие я пережил как раз в литинститутской «абитуре».)
Пройдя творческий конкурс с повестью «9-й цех» , я был допущен к обычным вступительным экзаменам.
Не помню уже сколько человек на место оставалось на этом этапе; думаю, что не больше 2-3, поскольку основная масса претендентов была отсеяна на уровне предварительного отбора произведений. Но тем не менее я волновался всерьез, поскольку школу окончил 13 лет назад, программы не раз поменялись, да и привычка сдавать подобного рода экзамены давно у меня пропала. Пол-лета, уехав во время отпуска в Ленинград, я готовился.
Работал, как грек на водокачке: перечитывал давно известные книги и листал современные школьные учебники, которые мне достала где-то первая жена.
У меня имелся шанс избежать устных терзаний, выложившись лишь письменно. Школу в 1976 году я окончил с золотой медалью, а при всех пертурбациях продолжало действовать положение о внеконкурсном зачислении медалистов по отличной оценке на первом экзамене.
Мне сильно повезло: среди тем сочинений оказался Гоголь и мне удалось вставить в рассуждения по не сильно любимых мною (и даже не перечитанных тем летом…) «Мертвых душ» проникновенные слова об Акакии Акакиевиче из «Шинели». Но тем не менее и этот экзамен был для меня мукой адской.