Нет мне ответа...
Шрифт:
Пожалуйста, поменьше топчитесь на наших могилах, и как можно реже беспокойте нас. Если читателям и почитателям захочется устраивать поминки, не пейте много вина и не говорите громких речей, а лучше молитесь; коли возникнет необходимость проводить так называемые литературные чтения и собираться в Овсянке и на могиле, делайте это не чаще, чем в три года раз.
И ради Бога, заклинаю вас, не вздумайте что-либо переименовывать, прежде всего моё родное село. Пусть имя моё живёт в трудах моих до тех пор, пока труды эти будут достойны оставаться в памяти людей.
Не мудрите с надгробием
Живите с миром в мире и покоем в душе! Будьте достойны самой жизни, ничего нет её дороже. Храни вас всех Бог!
Ваш вечный отец, дедушка и супруг, Виктором крещённый в овсянской церкви. По бумагам — Астафьев Виктор Петрович
(*)Выделенная фраза дописана Виктором Петровичем после смерти Ирины.
(**)Этот абзац был полностью переписан В. П. Астафьевым после смерти дочери.
9 марта 1989 г. Красноярск. Академгорок
Дорогие мои друзья! Земляки!
Я уже перевалил шестидесятилетний возраст, и настала пора подумать о будущем и дать последние советы и распоряжения относительно себя.
Детям, внукам и родным я написал письмо, но когда не станет меня. они. естественно, будут в горе и им потребуется помощь хотя бы на первых порах.
Прошу похоронить меня в одной ограде с дочерью Ириной в лесу. На сельском закрытом кладбище меня хоронить не надо — толпа любопытных разрушит старое кладбище и затопчет прах моих дорогих односельчан и родственников. Довольно и того, что мы при жизни топтали и топчем друг дружку. На казенное же, городское кладбище я не хочу, оно чужое мне, как чужим всегда был современный город, и всё в нём чужое моему сердцу.
Прошу не ставить надо мной никаких казённых пирамидок со звёздами. Хватит и того, что они при жизни долго жгли мой лоб. Если возможно, поставьте лиственничный крест, такой же, как на маминой могиле, а если ЭТО кому-то покажется неловко и будет смущать людей, не ставьте ничего — пусть кедр растёт неподалёку и будет живым знаком. Или камень с берега Енисея накатите (их много в устье Фонинской речки).
Поменьше слов, друзья мои, поменьше суеты, шума и поминаний всуе. Отнеситесь к моему уходу, как к естественному течению жизни. И, пожалуйста, ничего не переименовывайте, в особенности же деревню, если это взбредёт кому-либо в горячую, догадливую голову. Овсянка была и пусть навеки останется во мне и со мной.
Если властям захочется, чтоб мой деревенский дом сохранился и сделался чем-то вроде пристанища Василия Макаровича Шукшина в Сростках, помогите передать мой дом в ведение краеведческою музея и сделать смотрителем дома кою-то из внуков, если кто-то из них полагает жить в деревне хотя бы в качестве дачника. И пусть музей или какие-то общественные организации положат хоть маленькую зарплату, ибо тех средств, которые останутся после меня внукам, хватит совсем ненадолго.
Гроб с моим телом в казённых домах выставлять не надо. Квартиры
Будьте дружны между собой, друзья мои! Не давайте волю одиночеству, не позволяйте злу одолеть и замутить вашу душу, стойте твёрдо на родной земле, сопротивляйтесь растлению, которое, как проклятье, с небес опустилось на наш народ.
Пока я буду с вами, пусть играет музыка — (жена и Роман Солнцев знают мои любимые пластинки), и прежде всего пусть звучит «Реквием» Верди со старой, мной заигранной пластинки в исполнении артистов театра Ла Скала
И оркестра под управлением Тосканини: Восьмая неоконченная симфония Шуберта, его же и «Авс Мария»; мелодия Глюка и сонаты Моцарта и Альбинони — всю прекрасную музыку людей мне хотелось бы взять с собой и с вами оставить только всё прекрасное, а главное, надежды на будущую жизнь.
Не пейте много на моих поминках, не доходите до безобразия и потери облика — горюйте достойно и не допускайте недостойных, словоблудных речей надо мною. Коли нечего сказать из сердца — лучше промолчите, поскорбите в себе и не гневите Бога, которого мы и без того прогневили своими делами и пустомельством до того, что нас жестоко наказывают небеса
Не проводите эти самые чтения, превратившиеся в наказание людям и земле родной, а если уж очень хочется, то не чаше чем раз в два-три года.
Не допускайте в переиздания то, чего я сам не включал при жизни в свои книги — там и без того сырья много. И всё, что валяется в столе и полках незаконченное, тоже печатать не надо. Наследство — не барахолка для распродажи. Кому любопытно из близких, пусть роются в бумагах и письмах, но только воистину близким, а не браконьерам должен быть доступ к моим бумагам и письмам ко мне.
Остальное всё в руках Божьих. Как жалко, что лишённый веры в Бога я уже не смог её вернуть себе до конца, безверие много наделало и ещё наделает бед нашему народу. Но для меня всегда был и остаётся один непоколебимый Бог и вера в него — совесть!
Как мне хотелось, чтоб все люди нашей Земли жили бы по совести, под вечным солнцем, и свет любви и согласия никогда для них не угасал!
Благодарю вас за то, что жил среди вас и с вами и многих любил. Эту любовь и уношу с собою, а Вам оставляю свою любовь.
Ваш соотечественник и брат Виктор Петрович Астафьев [Подпись]
В Красноярский краеведческий музей от Астафьева Виктора Петровича
Прошу самых близких мне людей из краевого музея, всегда мне во всём помогавших, в случае моей кончины взять мою избу в селе Овсянка под своё покровительство и догляд, также и флигель, и надворные постройки с усадьбой при следующих условиях: