Нет звёзд за терниями
Шрифт:
Гундольф хмыкнул.
— И что ж, никто старику не сказал, что он свихнулся?
— В том и дело! — жарким шёпотом воскликнул Рафаэль. — Леон нашёл такие слова, что все с ним согласились. Ну, может, не все, но большинство. Мол, так и нужно горожанам, пусть поплатятся за то, что одобряли Свалку, так всех распалил — до сих пор ярость не утихла. И даже те, что были против, не подумали остановить Леона. Никто, кроме Кори. Она говорила и мне, а я... Слушай, я любил старика. Я понимал, что он задумал страшное, но у меня бы рука не поднялась. Она всё сделала сама.
— Так что она сделала-то? — поторопил Гундольф. — Я только это и хотел услышать.
— Ушла в Раздолье с записями старика и его головой, вот что.
— Да чтоб его. А с головой-то зачем?
— Видно, чтобы доказать, что он мёртв. Старика знали в городе, могли узнать в лицо. Я первым нашёл тело, и я тебе скажу, не лучший то был день в моей жизни. Я эту дрянь, которую наши пьют, не трогаю, но в тот день нахлебался, как скотина. Сижу у постели, слёзы текут, а сам рад, что всё кончилось. Что она смогла, чего не смогли мы все. И ещё думал, что сделают там, в Раздолье, когда про всё узнают. Не уводить ли людей? Понадеялся, что Кори не захочет смерти если не мне, то хоть Леоне. По счастью, не ошибся. Я, знаешь, запер дверь и придержал от людей новость, выгадал ей день, больше не мог. И когда по её следу пустились, то не нагнали. Вот такая история, а теперь сам решай, где тут добро, где зло.
Они помолчали.
— Кори, наверное, думает, я тоже ей враг, — продолжил Рафаэль, — а я не враг. Если бы мы взяли Раздолье тогда, я ведь встал бы к столу рядом с мастером, куда делся, а меня от одной мысли воротило. И я знал, что она наведывается к Леоне, но молчал. А в последний раз Кори всё-таки попалась. Я сделал что мог, и если ты слушал внимательно, то должен понять, что никак иначе защитить бы её не вышло. А что там теперь, кто знает.
— Да вроде просто увели, — задумчиво сказал Гундольф. — Хоть и силой тащили, но руки на неё никто не поднял. Эту, крылатую, люди слушают.
— Это-то и плохо, — вздохнул Рафаэль. — У Леоны, нашей птички, голова устроена не как у всех. Никогда не знаешь, что выкинет. И не могу сказать, чтоб я её недооценивал, а всё-таки, видишь, переиграла она меня. Ну ничего, будет новый день, посмотрим, кто одержит верх. Обещать тебе, правда, я ничего не буду, чтобы не соврать. Но если что, мы на одной стороне, а, чужак?
— Похоже на то, — согласился Гундольф.
На том разговор и кончился.
Рафаэль возился с ящиками, а потом совсем затих — может быть, вправду уснул, как и хотел. Со стороны, где сидели Симен и госпожа, тоже долетало мало звуков. Кто-то из них шептал, Гундольфу удалось разобрать имя Хранительницы — похоже, госпожа возносила мольбы, неясно на что надеясь.
Сам Гундольф рассчитывал вздремнуть, уйти от трудных мыслей, но не спалось. При этом и не думалось почти ни о чём. Глупо, но он жалел только, что в те последние мирные часы просто уснул рядом с Кори. Может, она переживёт завтрашний день, и что у неё останется, кроме тех его прощальных слов? А может, это он проживёт дольше, и ему останется только вспоминать, как израненная душа припала к нему в поисках ласки, будто мокрый пёс на дождливой улице, а он почесал за ухом, даря надежду — да и пнул сапогом. Жалость ли это? Если она, то почему такая большая, почему от неё трудно дышать?
А может, это всё подвальная духота виновата, а никакая и не жалость. Погано здесь, воздуха уже совсем не осталось. Хотелось, чтобы скорее кто-нибудь пришёл — пусть даже потащат на площадь, всё лучше, чем сидеть вот так.
И когда наверху раздался шум и в люк пролился свет, показавшийся до слёз ярким, Гундольф был почти рад.
Глава 35. Флоренц. В старом убежище
Мальчишка торопливо поднялся с колен — так и глядел поезду вслед, как его выбросили — и встал, отряхивая ладони. Глянул мельком — кровь так и не оттёрлась.
— Это что там, а? Чего вы стоите? — спросил кто-то из толпы.
Флоренц разглядел его: нестарый, крепкий ещё, этот человек держал руки на плечах товарищей. Зрачки его белели, как маленькие перламутровые раковины.
— Это что за явление? — спросил другой.
Его сощуренные колючие глазки прошлись по мальчишке сверху вниз, затем поднялись. Цепкие, как рыболовные крючки, они тянули к себе — не отвернуться.
— Ты чего тут, а? Где наша еда?
— Я не знаю, — пробормотал мальчишка.
Он глянул через плечо, надеясь увидеть крылатую — что-то же она у него хотела спросить! Но Леона, видно, не вышла из поезда, а может, вообще не ехала в нём.
— Я ищу Ника, — добавил Флоренц, осмелившись, наконец, оглядеть толпу. — Он здесь?
Люди начали подбираться ближе, грязные и оборванные. Они смердели хуже дохлой рыбы, выброшенной на берег штормом. Да всё здесь, должно быть, провоняло — и земля, и груды хлама, и воздух до самого неба.
Нечёсаные, многие с патлами до середины спины, одетые в рваньё, обитатели Свалки недобро глядели на мальчишку. И он настороженно глядел в ответ, шажок за шажком отходя от края, боком, чтобы не оказаться слишком близко к этим. Быстрый взгляд подмечал тёмные лица с белыми глазами, уродливо раздутые колени, узловатые скрюченные пальцы. У одного рубаха без рукава, другой и вовсе без рубахи. Вот старуха в истрёпанном платье, иссохшая грудь наружу. Но Ника тут не было.
— Венни, Джеб, да скажете вы, олухи, что происходит? — визгливо спросил тот, что опирался на плечи товарищей. — Как нет еды? А что там тогда?
— А может, и есть еда, — оскалил жёлтые плохие зубы человек с колючими глазами.
Не сводя глаз с мальчишки, он нагнулся, потащил из кучи хлама заржавленный прут.
— Юрген, гад такой! Опять играть нечестно вздумал? — толкнул его в плечо сосед. — Ты ж слово давал в тот раз, что делиться будем по справедливости! Эй, люди, смотрите, он тут ломик припрятал!
— Да умолкни уже, а? — несильно замахнулся на него гнилозубый. — Ты о другом думай. И так держат впроголодь, а сегодня и вовсе без еды оставили. Эй, ты, недомерок, отвечай — будет нам еда?
— Не знаю я, — пожал плечами Флоренц, оглядываясь тревожно. Тоже бы прут какой поднять, да только ничего подходящего не видно.
— Так чего, как думаете, нам его привезли? — спросил обитатель Свалки у товарищей. — У кого глаза есть, гляньте. Сопляк ещё в ту пору не вошёл, когда в Раздолье принимают. Кормили его хорошо, а сейчас, видно, мамка померла, да, недомерок? Объел ты мамку?