Нет звёзд за терниями
Шрифт:
Совсем редко привозили преступников: житьё в Раздолье было пределом мечты для любого обитателя Светлых земель, и совсем уж глупо потерять такой шанс и угодить на Свалку из-за воровства или убийства.
Кори хотелось узнать, почему мать решилась на кражу и что стащила, но та отказывалась говорить, даже спрашивать запретила.
Вагоны приезжали разные. Если глухие, как коробки — значит, с новым хламом. С порчеными вещами, сломанными станками и инструментами. Это всё свалят, дадут пустые ящики для сортировки, а заполненные погрузят, да и уедут.
Но если показывались вагоны с окнами, это совсем другое дело. В таких сидели люди, желающие развлечься. Сытые, румяные, в хорошей одежде, глядели они за стекло со снисходительными улыбками и лёгким презрением, порой указывая на кого-то и переговариваясь со смешком. Слова, хоть и неслышимые, жгли Кори огнём, вызывая лютую ярость. Ведь ясно было: ничего доброго не говорят.
Вагоны поражали невиданной роскошью. Резные деревянные спинки сидений обтягивала малиновая ткань с коротким ворсом, мягкая даже на вид. На круглых столиках цвели растения в кадках. Настоящие, зелёные, живые, которых в Запределье, пожалуй, вообще нигде не осталось! Каждый росток имел такую ценность, что простому человеку не выменять.
Мать говорила, мало кто в Раздолье мог позволить себе растение. Жизнь в городе хоть и хороша, да не так, чтобы много накопить. Да ещё потратить на такое, пусть чудо, но бесполезное.
А Кори хотелось бы свой цветок. Хоть узнать, чем пахнет.
Некоторые обитатели Свалки, заслышав приближение поезда, рвались вперёд. Подобравшись ближе, вертелись, ожидая подачки. Если везло, те, что в вагоне, швыряли куски из окна со смехом. Кто пробовал, хвастались, что еда свежая и очень вкусная.
Ржавый и Сиджи непременно тёрлись в первых рядах, корча гримасы, подпрыгивая и протягивая ладони. Им нередко что-то бросали, но наваливались старшие, били, пытаясь отнять. У Ржавого однажды выдернули кусок изо рта вместе с зубом.
Люди в поезде никогда не вступались. Наоборот, зрелище их веселило, и они будто нарочно подталкивали оборванцев к драке.
Кори с Немой всегда стояли в сторонке, глядя на друзей. Кори казалось, выпрашивать еду унизительно и жалко, лучше уж голодать. Да и объедки из последнего вагона сейчас ссыплют, взрослые поживятся, и детям ещё останется, и даже калекам. Почему не лезла вперёд Немая, неясно — может, боялась, затолкают. Она как-то всегда держалась за плечом Кори. И лицо этой девочки оставалось непроницаемым — не прочтёшь, страшится ли, осуждает ли.
Немая была для Кори чуть ближе, чем остальные.
Когда-то её в комке тряпья бросили из вагона. Люди разворошили свёрток, ожидая поживы, оторопели, увидев младенца, а затем обрадовались свежему мясу. Но мать Кори, даром что слепая, отстояла это дитя при помощи нескольких стариков. Она ещё кормила грудью, молока каким-то чудом достало для двоих.
Кори позже довелось узнать: Раздолье не могло вместить всех желающих. Лишь две тысячи человек, иначе не хватало воды. Никак не удавалось представить, сколько же это — две тысячи.
Немая оказалась лишним ребёнком. Или её родили без дозволения, или мать сознательно отреклась. Может, надеялась на мальчика, а дочь оказалась не к месту — такое случалось, ведь женщины слабее, им не всегда рады. Вот и избавились.
Когда умирали или попадали на Свалку старики, когда вчерашние работники становились калеками, освобождалось место. Только тогда семьи в городе, чья очередь подошла, получали разрешение на дитя. Или правители могли принять человека со стороны при условии, что пришедший крепок и готов трудиться. Совсем юным отказывали, и уж конечно, не взяли бы обитателя Свалки. Кори горько было принять, что они с друзьями обречены провести жизнь в грязи и вони, с пустыми животами, без надежды выбраться хотя бы в остальное Запределье.
С этим-то самым не мог смириться и Сиджи. Если Ржавый никогда не заглядывал вперёд, а по Немой нельзя было понять, что она думает, то Сиджи часто мечтал, как они выберутся.
Покончив с дневной работой, он вёл их маленький отряд сквозь горы проржавевшего хлама в поисках чего-то, что позволит спуститься в ущелье. Столько планов у него было: и построить крылья, и соорудить мост до другого берега, и скатиться в обрезке трубы. Нередко дети начинали что-то мастерить, но их встрёпанный чумазый предводитель неизменно забрасывал дело, осенённый новой идеей.
В тот день, неясно с чего, он вдруг ухватился за кривую подножку уплывающего вагона. Видно, загорелся мыслью и даже обдумать толком не успел, как сделал. Это понятно было по его испуганному лицу.
— Бросай, Сиджи! Бросай! — кричали ему товарищи.
Они бежали бы следом, но серый вагон проплывал уже над грудой хлама — поди вскарабкайся на такую, корявую и непрочную, оскалившую ржавые зубы. А дальше дорога, изгибаясь полукругом, пролегала над ущельем.
Сиджи стоило разжать пальцы сразу же, да он промедлил, а затем стало поздно. Люди в вагоне наверняка заметили мальчишку, болтающегося внизу, но поезд останавливать никто не стал. Помогать — тоже.
Сил у него хватило только на половину дороги.
Ржавый после нашёл место на краю, откуда видно было ущелье, водил их с Немой туда, показать тело Сиджи. Позже он ещё ходил, но только один, глядел в трубку с треснувшим стеклом. Кори и Немая отказались его сопровождать.
С того дня Ржавый переменился. Он будто лишь теперь понял, что существует смерть и что она, в том или ином виде, ждёт каждого. Не бегал он больше к поездам, не выпрашивал подачки, а бродил странный и задумчивый. То молчал днями, как Немая, то взрывался потоком слов, упрашивая друзей достроить крылья, которые начал мастерить Сиджи, или помочь ему сбрасывать хлам с края, чтобы замостить ущелье. Слова эти непременно переходили у него то в смех, то в слёзы.
Потом пришла долгая жара. Уж на что на Свалке и так было душно, но стало и вовсе невыносимо. Прежде Кори с матерью и Немой ночевали в остове старого вагона, теперь пришлось бросить место, чтобы не изжариться. Плевок на металлической поверхности шипел и тут же высыхал, а вскоре и плевать стало нечем.
Воды из Раздолья им почти не привозили — видно, самим не хватало. Работать стало трудно. Тем, кто сортировал барахло или клал стеклянные осколки в ящики, как старики, было чуть полегче, но стоящие у рычагов дробилки порой чуть замертво не падали.