Нет звёзд за терниями
Шрифт:
Ржавый раскручивал винты и выбивал заклёпки, жалуясь, что металл жжёт ему руки. Кори с Немой разыскивали катушки, приносили матери, та перематывала тонкие нити проволоки на одну основу. Слепая, на другое она не годилась. Если катушек не попадалось, дети выуживали из кучи стеклянные осколки, бросали в ящик, помогая старикам.
Говорить стало больно — язык прилипал ко рту, губы растрескались до крови. Жар, казалось, проникал во все уголки тела, жёг изнутри, туманил голову. Однажды Кори даже показалось, что река вернулась, заполнила ущелье, заплескалась вокруг. Первым порывом стало броситься в эту воду, сверкающую, прохладную, вымокнуть целиком и напиться.
Чудо, что Немая оказалась рядом и сумела удержать. А после хотелось плакать, тело сотрясали рыдания, только слёз не было в сухих глазах.
Когда в следующий раз подвезли воду, за неё устроили такую драку, что едва не перевернули бочонок. И тогда Большой Дирк, которого все боялись и уважали — даром что слепой — установил правила. Он с парой дружков взялся распоряжаться, кому сколько положено.
Раньше делили поровну. У всех имелись фляги, даже у калек. Люди черпали из бочки и расходовали затем свой запас так, как желали. Если выпивали всё прежде, чем приезжал следующий поезд, сами были виноваты.
Теперь Большой Дирк решил, что калекам воды не полагается. Они и так почти не помогали с работой — даже слепые, если нужна была помощь зрячего, предпочитали звать стариков или детей. Так что обрубки сидели в норах, и лишь когда народ расходился, выползали, чтобы оттащить негодные ржавые куски подальше да порыться в отходах, на которые никто не польстился.
Калеки тогда впервые осмелились подать голос. Даже им не хотелось умирать, хотя Кори было очевидно, что смерть куда лучше такой жизни. Отчего сами уроды этого не понимали?
Но их часть воды Дирк пообещал мужчинам, самым крепким, которые стояли у ручек дробилки. Конечно, выступить против таких калеки не могли.
Старикам, женщинам и детям досталась половина прежней порции.
Драгоценную влагу стоило беречь, расходовать по глотку. Это было ясно для Кори. Но стоило поднести горлышко к пересохшим губам, как всё впиталось, не осталось ни капли. А может, и налили не половину — как разобрать, если фляга непрозрачная.
И снова ждали страдания, а поезд только уехал и нового можно даже не ждать ни завтра, ни через день.
— Эй, Труди! — раздался над головой голос Большого Дирка. Это он мать окликал.
— Чего тебе? — устало спросила та.
— Хочешь ещё воды, а?
Мать замолкла ненадолго, усмехнулась криво и спросила:
— А что взамен?
— Девчонка у тебя есть. Отдай её мне, а я тебе наполню флягу. И отродью твоему. Завсегда будете по полной получать. Ну как, по рукам?
Он ожидал, покачиваясь. Здоровенный, как гора, с крепкими ручищами, с сальными чёрными патлами, спадающими на плечи. У левого плеча его стоял старик, служивший Дирку глазами.
Прежде со слепым жила одна из женщин, но померла недавно. Болела чем-то, жара и жажда докончили дело.
— К чему тебе девчонка? Всё равно не видишь ничего. Может, и я сойду? — спросила мать.
— Мне старый хлам без надобности. Я ж и передумать могу, воды вовсе не получите, пока она сама ко мне на брюхе не приползёт.
Немая забилась в угол, сверкая глазами. На её лице, неподвижном обычно, сейчас отчётливо читался страх.
Мать обернулась в её сторону. Незрячая, она как-то безошибочно определяла, кто где находился.
— Иди с ним, — приказала она.
Немая замотала головой. Но Дирк шагнул вперёд, сметя Кори с пути, как щепку, ухватил девчонку, дёрнул к себе. Старик подсказал ему, где искать.
— Воду получите вечером, — бросил здоровяк на прощание.
Они получили. Мерзкая это была вода, со вкусом трусости и предательства, худшей Кори ещё пить не доводилось. Первый же глоток застрял в горле.
— Чего скулишь? — равнодушно произнесла мать. — У девочки один был путь, не сейчас, так позже. Женщинами лучше и не рождаться. Так хоть выживем все, и она тоже.
Когда ночь окутала Свалку чёрным глухим покрывалом, не приносящим прохлады, Кори не спалось. Заточенный обрезок металла, что при себе держала мать, лег в ладонь. Осталось лишь пробраться к лачуге Большого Дирка. Только бы никто из слепых не услышал!
Здоровяк храпел отвратительно, с бульканьем, запрокинув голову. Старика не оказалось рядом — видно, отослали. Немая лежала на убогом ложе, она не спала, настороженно поглядела на Кори, но даже не шевельнулась. И правильно, иначе потревожила бы Дирка, рука которого лежала поверх её худенького тела.
И видно-то ничего почти не было в этой тьме, лишь блеск глаз, но Кори всё стало понятно. И то, что подружка сопротивлялась, и то, что она оказалась избита жестоко. И злость, поднявшаяся волной, победила страх. Кривой осколок металла помедлил — и вонзился в шею Большого Дирка. У Кори был лишь один удар, один шанс, а значит, никаких сомнений, никакой жалости. Сразу и наверняка.
Храп оборвался, сменился мычанием. Кори удалось, навалившись, удержать руку Дирка, зажать ему рот. Всё кончилось довольно скоро.
Немая, нашарив в стороне обрезок, ударила здоровяка. Она била снова и снова, неумело, наверняка больше раня свои пальцы, чем это тело. Кори с трудом удалось остановить девочку.
В предрассветных сумерках, когда всё вокруг казалось серым, они ушли на дальний край Свалки, с трудом перебираясь через ржавые завалы, и выбрали место, чтобы затаиться. Здесь не найдут. У Кори ещё была при себе фляга с водой.
— Хочешь?
Но Немая покачала головой.
И тогда пальцы Кори — хоть и трудно было — вывернули пробку, и фляга перевернулась над землёй. Двое глядели, как влага утекает в сухую почву.