Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
Шрифт:
Весь политический, социальный и даже научный радикализм русской интеллигенции, ее непременное желание видеть в крайних формах политической борьбы кратчайший путь к достижению «народного блага» всецело исходит из наивной веры, что насильственное уничтожение врага и устранение «объективных» преград сами собой обеспечивают осуществление того, что они считают общественным идеалом. А ради достижения этой цели они готовы были на все – от безоглядного следования «Катехизису революционера» С.Г. Нечаева до претворения в жизнь «спасительных» для России рецептов немецкого социалиста К. Маркса.
Крупный русский философ С. Л. Франк в 1918 г. вынес свой приговор радикальной интеллигенции, столь «навредившей» российской истории: «Русская интеллигенция не оценила и не поняла глубоких духовно_общественных
[152] Франк С.Л. De profundis // Из глубины. М., 1991. С. 494-495.
Подобный приговор можно и обжаловать. Во-первых, все же поняла и прочувствовала русская интеллигенция прозрения Достоевского. И именно поэтому судорожно заметалась в поисках «спа-сительного рецепта». Но российский государственный организм к тому времени уже был столь сильно поражен злокачественными новообразованиями, что лечить его интеллигентскими пилюлями было бессмысленно. Во-вторых, Россию никто не погубил. Она жива по сию пору. Рухнуло все привычное, насиженное и любимое. Россия же попала в историческую трясину. Но любая трясина не бездонна. И хотя из эволюционного развития выброшено почти целое столетие, Россию болотная жижа не поглотила. Выбираться из нее действительно трудно. Но это уже другой вопрос. В-третьих, вне всякого сомнения, Ленин «выше» Милюкова уже хотя бы потому, что сумел взъерошить на целое столетие, – а возможно и более, – полмира, а могучая Россия встала-таки перед ним на колени, и он со своими последышами вытворял с ней все, что вздумается, более семи десятилетий.
Вывод поэтому можно сделать вполне определенный: рус-ская интеллигенция выполнила свой моральный долг так, как она его понимала, добросовестно и надрывно указав на все язвы, изъевшие страну. Язвы эти, кстати, были видны и без ее указаний. Но чтобы они не расползались по телу, чтобы лечить их терапевтически, нужно время и немалое. Интеллигенция же была нетерпелива и требовала немедленного исцеления. Добиться его можно было только хирургически, что, к несчастью для страны, и случилось. Единственное, что могло уберечь Россию от революционного скальпеля, – ее нравственное здоровье. Но, как оказалось, и оно было подорвано.
Мы уже писали, что российским властям интеллигенция была не нужна, они относились к ней с плохо скрываемым пренебрежением; но и массам, за интересы которых витийствовали русские интеллигенты, они были чужды. Русский мужик, познакомившись поближе с «ходоками в народ», досадливо сплевывал под ноги и спокойно возвращался к своим нехитрым земным делам. А иногда, – что, кстати, также случалось, – сдавал этих ходоков полиции. Народники же, пытавшиеся навязать народу свою любовь, подавленные его неблагодарностью, ретировались по своим усадьбам да городским квартирам и начинали вынашивать более изощренные формы «любви».
Получается так: интеллигенция жизнь отдавала за благо народа, а тот ее не просто не замечал, он терпеть не мог этих непрошенных радетелей. Пропасть между интеллигенцией и народом со временем только расширялась, и это явилось объективным историческим приговором русской интеллигенции: власти она была не нужна, а народ российский и вовсе относился к интеллигенции «ругательно». К сожалению, – и это почти что заурядный факт, – с момента появления на исторической арене радикальной русской интеллигенции (пусть это будет первая четверть XIX века [153] ), история России «заболела либерализмом» и ее государственность начала сначала медленно, а затем все быстрее трухлявиться или таять, что по сути одно и то же.
[153]Оболонский А.В. Драма российской истории: система против личности. М. 1994. 352 с.
Между тем, весь трагизм народолюбия русской интеллигенции – в его несомненной искренности. Корни этого нравственного порыва уходят в мрачные времена раскола и неистовых петровских реформ. Их итогом явилась, в частности, пропасть, разверзнутая между господами жизни и невидимым их взору людским муравейником.
В XIX веке отторгнутая властью интеллигенция искренне верила, что тайна подлинной жизни и религиозной правды хранится в народе. Ничего, мол, у властей не получается, поскольку они сильно обидели народ и тот спрятал в себе правду русской жизни. За этой-то правдой интеллигенция и пошла «в народ» [154] . Народничество, по справедливому заключению Н. А. Бердяева, стало формой своеобразного покаяния русской интеллигенции. Они таким способом хотели вернуть свой долг народу.
[154] Секиринский С., Филиппова Т. Родословная российской свободы. М., 1993.
Один из лидеров либерально-демократического движения начала XX века И. И. Петрункевич искренне восторгался народо-любческим порывом русской интеллигенции: она шла на эшафот, в ссылку, крепость «за общее благо народа». «Такое жертвенное настроение и глубокое сочувствие к народной массе, – пишет он, – не было ни случайным, ни эпизодическим» [155] . Вот только народ никак не хотел этого понять, он не желал ни от кого принимать долги и в первую очередь от интеллигенции. Ее он вообще всерьез не воспринимал.
[155] Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля. Воспоминания // Архив русской революции. Т. XXI. Берлин.1934. С.212.
С государственной точки зрения, что точно подметил К. Н. Леонтьев, подобный антагонизм между интеллигенцией и народом должен был бы «радовать» власть предержащих, ибо благодаря ему у России появлялся шанс сохранить свое государственное устройство, поскольку народ (по такой логике) должен быть глух к разглагольствованиям русских интеллигентов. Почему? Потому только, что все идеи у интеллигенции якобы «заимствованные», а у народа – «свои». А только на свои идеи и можно опереться [156] . Реальная жизнь эти умопостроения русского философа, однако, не поддержала.
[156] Леонтьев К.Н. Как надо понимать сближение с народом? // Интеллигенция. Власть. Народ. М., 1993. С. 63.
Да, русская интеллигенция никогда не знала, да и знать не могла своего народа, ибо жила не его, а своей жизнью. Более того, она, навязывая народу свою заботу, не пыталась даже защищать его каждодневные насущные интересы не только потому, что не имела о них представления, но главным образом в силу своих собственных взглядов на народные нужды. Их интеллигенция «всегда видела издали, на горизонте западноевропейских идеологий и в глубине своей беспокойной совести» [157] .
[157]Франк С.Л. De profundis. Указ. соч. С. 229.