Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
Шрифт:
С первых же дней революции душа А. Ф. Керенского, как писал позднее В. Д. Набоков, была «ушиблена» той ролью, которая выпала на его долю в российской истории. Он, «маленький случайный человек, вскоре был поставлен во главе страны и ему приходилось принимать решения, абсолютно не соответствующие ни его уму, ни решимости, ни нравственному уровню. Все было выше его сил. Уже тот факт, что такой человек, как Керенский, стал героем революции, можно было считать ее приговором» [401] .
[401] Набоков В.Д. Там же. Т.1. С. 44
Летом 1917 г. революция «вошла в силу», т.е. власть окончательно расписалась в своей полной недееспособности, а подонки, напротив, заиграли мускулами. Г. А. Князев, в будущем директор
[402] Князев Г.А. Из записной книжки русского интеллигента за время войны и революции. 1915-1922 // Русское прошлое. 1991. № 2. С. 158-159.
16 июля 1917 г. А. Ф. Керенский собрал широкий Военный совет в Ставке. Решили дезавуировать бездумный приказ № 1, т.е. изъять «политику» из армии. На пост Верховного главнокомандующего назначили самого решительного и уважаемого в войсках человека – генерала Л. Г. Корнилова.
Он отважился на крайний шаг, понимая, что иного выбора нет, – идти на Петроград, силой ликвидировать Советы и до Учредительного собрания ввести в стране режим военной диктатуры. Повторю: в тех условиях это был единственный реальный шанс спасти страну от неминуемой катастрофы.
Военные смотрели на сложившуюся ситуацию трезво. Если глава правительства, куда входили, как бы мы их сегодня назвали, «силовые министры», не в состоянии был справиться с Советами сам, а вошел в тайный сговор с армией, то России нечего было рассчитывать впредь на такое правительство, и Л. Г. Корнилов вместе с Советами собирался устранить от власти и А. Ф. Керенского с его министрами.
Однако сохранить в тайне истинные пружины заговора Л. Г. Корнилову не удалось. А. Ф. Керенский, узнав о планах Верховного, в первую очередь, как истинный интеллигент, примерил их на себя и решил до последнего своего шанса оставаться в роли «заложника революционной демократии», как он сам себя картинно называл. На самом деле, интересы своей карьеры Керенский открыто поставил выше интересов России, ведь все прекрасно понимали, что он не справляется со своими обязанностями, оттого и прибегнул к заговору. Но поняв, что сам станет его жертвой, быстро ретировался, объявил Л. Г. Корнилова «заговорщиком» и распространил через своих эмиссаров в войсках слух, что Л. Г. Корнилов на самом деле собирается реставрировать монархию. А убедившись, что солдаты стали верить ему, да и ненавистные до того Советы, узнав о заговоре Л. Г. Корнилова, вдруг обернулись неразлучными «заединщиками» правительства, распорядился арестовать Верховного и ближайших его сподвижников.
В очередной раз карьера оказалась выше долга, политика выше морали, а будущее России преломлялось только через призму личных амбиций.
События июля – августа 1917 г. отчетливо показали населению страны, что надеяться ему более не на кого. Тут-то все и оцепенели. Ждали самого худшего, ибо понимали, что намного страшнее личной диктатуры диктатура идеи. Ничего другого уже России не оставалось. Причем поразительно, что даже в то лето 1917 г. истинные мотивы корниловского мятежа многим были понятны, и люди, не кормившиеся из аппаратного корыта, не скрывали своих симпатий к решительному генералу. Всю эту историю они «переживали изнутри, очень близко и никак не могли опомниться от лжи, в которую она была заплетена», – вспоминала впоследствии З. Н. Гиппи-ус [403] . Да, как бы перекликается с ней И. В. Гессен, поход Корнилова заронил искры надежды на изменение «безотрадного положения» [404] .
Главный вывод, который напрашивается сам собой, сле-дующий: после провала корниловского выступления путь большевикам к власти был открыт.
«Могут расстрелять Корнилова, – писал генерал Иван Павлович Романовский, – отправить на каторгу его соучастников, но «корниловщина» в России не погибнет, так как «корниловщина» – это любовь к Родине, желание спасти Россию, а эти высокие побуждения не забросать никакой грязью, не затоптать никаким ненавистникам России» [405] . «Корнилов – единственный наш русский герой, – писала 6 апреля 1918 г. З. Н. Гиппиус. – За все эти Страшные годы. Его память одна останется Светлым пятном на этой Черной гнилой гуще, которую хотят назвать “русской историей”» [406] .
[405] Деникин А.И. Очерки русской смуты (август 1917 – апрель 1918). М., 1991. С. 92.
[406] Гиппиус З. Вторая черная тетрадь // Наше наследие. 1990. № VI. С. 94.
Как видим, эмоциональные оценки генерала Л. Г. Корни-лова, данные военным и поэтессой, совпадают. В чем тут дело? Неужели интеллигенция так жаждала диктатуры? Неужели она возмечтала о старых порядках? Нет, конечно.
Просто за очень короткое время, с февраля по июнь, новая демократическая власть наделала так много очевидных ошибок, проявила такую преступную нерешительность и непоследовательность, что интеллигенция поняла: данная власть не выведет Россию из тупика, она погубит ее. Наблюдая каждодневную грызню в печати лидеров разных партий, они ясно поняли, что оппозиция не уймется, пока не перехватит власть у нынешних демократов, а те ведут себя так, как будто ничего не происходит. Именно по этой причине интеллигенция с надеждой ждала генерала Корнилова, верила, что он сможет справиться с тем, что было не по силам Керенскому, ибо понимала: политический хаос в такой стране, как Россия, – прелюдия национальной катастрофы.
Стало вполне очевидно и другое: революция не закончилась свержением монархии. С этого она только началась. А ее продолжение вселяло в русских интеллектуалов настоящий ужас, поскольку борьба за власть в условиях быстрого обнищания людей, их усталости от продолжающейся уже четвертый год войны не закончится выборами, власть захватят силой более решительные и незакомплексованные лидеры. «Апрельские тезисы» Ленина всем были хорошо знакомы. И все с ужасом ждали именно большевистского пришествия. После провала корниловского выступления оно стало вполне реальным.
Люди весьма далекие от политики, но знавшие и искренне любившие Россию, оценивали происходившие на их глазах события более трезво и взвешенно, чем большинство реальных правителей. Они физически ощущали надвигающуюся катастрофу, но бессильные что-либо предпринять, еще более раздражались по поводу тех, кто, находясь у власти, ничего, кроме явных глупостей, не делает. Об этом писали И. Бунин, М. Горький, Ф. Шаляпин, З. Гиппиус, М. Волошин, Г. Федотов и многие, многие другие.
Русские интеллектуалы не могли простить недоношенной российской историей демократии ее явную неполноценность и проистекающую отсюда недееспособность и оглядочность. Невооруженным глазом было видно, что демократы Временного правительства более всего боятся обвинений в беззаконии и произволе. Как будто они не понимали, что политики, стесняющиеся собственной власти, напоминают девиц из дома терпимости, стесняющихся того, что они уже лишены невинности.
Фактически узаконив деяния своих злейших врагов, Временное правительство отдало страну во власть митинговой стихии, а на этом поприще большевики могли дать сто очков вперед демократам, ибо тем нечего было противопоставить беззастенчивому популизму большевистских лидеров. Сами того не желая, демократы из Временного правительства дали большевикам время и легальные способы привлечения недовольных жизнью людей на свою сторону.
Правительство поняло, что «доигралось», буквально накануне большевистского переворота. Академик В. И. Вернадский, занимавший в последнем составе Временного правительства пост товарища министра народного просвещения и принимавший участие во всех его заседаниях, отмечает в дневнике, что в октябре все уже «больше боятся большевиков, чем немцев» (запись 10 октября) и, как бы передавая общее настроение общества тех дней, записывает: «Сейчас время людей воли. Их жаждут» (18октября) [407] . Ждать «людей воли» оставалось недолго – всего одну неделю.
[407] Вернадский В.И. Дневники (1917-1921).Киев. 1994. С. 24.