Неугомонный
Шрифт:
— Я уверена: что-то случилось. Боюсь даже, его нет в живых. Хокан не из тех, кто вот так просто исчезает. Он никогда бы не покончил с собой, не оставив записки с объяснением причин. Да и вообще нипочем бы не покончил с собой, но это уже другой вопрос. Если б совершил что-то наказуемое, то не скрылся бы, а принял наказание. Короче говоря, я не думаю, что он исчез добровольно.
— Можно поподробнее?
— А надо? Ты же понимаешь, что я имею в виду!
— Да, но хочу услышать в твоей формулировке.
Валландер опять заметил, что она тщательно подготовилась. И не просто говорила как родственница о родственнике,
— Когда заходит речь о недобровольности, существует два варианта. Первый: несчастный случай — например, человек провалился под лед или попал под машину. Второй: умышленное насилие — похищение или убийство. Несчастный случай, пожалуй, уже можно исключить. В больницах его нет. Этот путь, стало быть, закрыт. Остается только вторая возможность.
Валландер жестом прервал ее.
— Давай сделаем одно допущение, — сказал он. — Предположим, случилось то, что, как мы с тобой знаем, происходит значительно чаще, нежели все думают. Особенно с пожилыми мужчинами.
— Что у него была другая женщина и он сбежал с ней?
— Примерно так.
Линда энергично мотнула головой:
— Я, разумеется, говорила с Хансом об этом. Он решительно отметает существование каких бы то ни было скелетов в шкафу. Хокан всю жизнь был верен Луизе.
Валландер быстро повернул вопрос иначе:
— А Луиза? Она ему не изменяла?
Этот вопрос Линда себе не задавала, сразу видно. Не научилась пока делать в дознании резкие виражи.
— По-моему, нет. Не тот тип.
— Плохой ответ. О человеке никогда нельзя говорить, что он «не тот тип». Это ведь недооценка.
— Тогда скажу так: я не думаю, что у нее были романы на стороне. Хотя, конечно, точно знать не могу. Спроси у нее!
— Ни в коем случае! В нынешних обстоятельствах это неуместный цинизм. — Валландер помедлил, сомневаясь, задавать ли следующий вопрос, возникший у него в голове. — Вы с Хансом наверняка разговаривали в эти дни. Не все же время он сидит за своими мониторами. Что он говорит? Его удивило исчезновение Хокана?
— Еще бы не удивило! А почему ты спрашиваешь?
— Не знаю. Но тогда в Стокгольме мне показалось, что Хокан чем-то встревожен.
— Отчего ты не рассказал об этом?
— Оттого что отбросил эту мысль. Решил, что померещилось.
— Обычно интуиция тебя не подводит.
— Спасибо. Хотя я все меньше в ней уверен, как и во многом другом.
Линда молчала. Валландер рассматривал ее лицо. Она пополнела после родов, щеки округлились. По глазам видно, что она устала. Ему вспомнилась Мона и ее вечная злость из-за того, что он якобы вообще не помогал, когда Линда просыпалась ночью и плакала. Интересно, а как она? — подумал он. С появлением ребенка все разом натягивается до предела. И иной раз рвется.
— Что-то говорит мне, что ты прав, — наконец сказала дочь. — Задним числом я вспоминаю ситуации, почти незаметные, когда он казался встревоженным. Иногда оглядывался назад.
— Буквально или фигурально?
— Буквально. Оборачивался. Раньше я об этом не задумывалась.
— Больше тебе ничего не вспоминается?
— Он тщательно проверял, заперты ли двери. И некоторые лампы всегда были включены.
— Почему?
— Не знаю. К примеру, настольная лампа в его кабинете и свет в холле, у входной двери.
Старый моряк, подумал Валландер, освещает ночью фарватеры. Уединенные маяки в секретном военном проливе, куда обычные суда не заходят.
Тут малышка проснулась, заплакала, и Валландер качал ее на руках, пока она не успокоилась.
В стокгольмском поезде он продолжал размышлять о зажженных лампах. Надо непременно проникнуть в этот секрет. Возможно, найдется вполне естественное объяснение. Ему необходимо приблизиться к Хокану фон Энке, хотя пока что он не знает, каким путем.
Но так или иначе он полагал, что исчезновение разъяснится вполне приемлемым образом, без особого драматизма.
6
Однажды в конце 1970-х они с Моной ездили в Стокгольм. Валландер вспомнил, что останавливались они тогда в Сёдермальме, в гостинице «Морская», и теперь позвонил туда же и забронировал номер на два дня. Сойдя с поезда, он некоторое время колебался, взять ли такси или воспользоваться подземкой. Но в итоге пошел пешком, закинув на плечо свою довольно легкую сумку. Было по-прежнему холодно, хотя и солнечно, на горизонте никаких дождевых туч.
Шагая по Старому городу, он припомнил, как в конце лета 1979 года они с Моной ездили в Стокгольм. Инициатива исходила не от него, а от Моны, которая вдруг поняла, что ни разу не бывала в столице, и хотела исправить это чуть ли не позорное упущение. На поездку они потратили четыре дня его отпуска. Мона тогда начала учиться в вузе и не имела ни заработка, ни официального отпуска. Линда провела это время в семье одной из подружек, осенью ей предстояло идти в третий класс. Было начало августа, припомнилось ему. Дни стояли жаркие, нет-нет случались бурные грозы, потом снова наваливался гнетущий зной, загонявший их под сень высоких парковых деревьев. Без малого три десятка лет минуло, думал он, когда подошел к Шлюзу и направился в гору к гостинице. Три десятка лет, целое поколение, и вот я опять здесь. На этот раз один.
В холле совершенно ничего знакомого. Неужели, быстро подумал он, мы жили тогда в этой самой гостинице? Потом стряхнул внезапное неудовольствие, строго запретил себе думать о прошлом и на лифте поднялся к себе в номер, расположенный на втором этаже. Откинул покрывало на кровати, лег. Поездка выдалась утомительная, потому что в купе орали дети и шумели подвыпившие парни, севшие в Альвесте. Валландер закрыл глаза, попытался заснуть. А когда резко проснулся и посмотрел на часы, оказалось, что спал он максимум десять минут. Встал, подошел к окну. Что же, собственно, случилось с Хоканом фон Энке? Если собрать вместе все кусочки мозаики, какими он располагает, — полученные от Линды и те, что обнаружил сам, руководствуясь своим опытом, — то каков же будет результат? Увы, ни намека хоть на какой-нибудь вывод.
Он договорился, что зайдет к Луизе в семь вечера. И вновь решил прогуляться пешком. Напротив Дворца внезапно остановился. Здесь он был с Моной, это точно. Именно здесь, на мосту, они стояли тогда и говорили о том, что у обоих болят ноги. Воспоминание проступило так ярко, что он, будто наяву, услышал весь разговор. В иные минуты печаль, что их брак распался, угнетала его. Вот как сейчас. Он смотрел в бурлящую воду и думал, что жизнь его все больше сводится к сомнительным подсчетам всего того, что он с годами утратил.