Неуловимый граф
Шрифт:
Заглянув в каждое, он приказал Баркеру подать ему почки в сметанном соусе и сел за стол.
Когда принесли почки, он отослал их обратно и потребовал баранью отбивную.
Поев, граф почувствовал себя лучше и решил, что причина необычного для него плохого самочувствия заключалась в том, что у Девонширов вчера было слишком жарко, а брэнди, который подавали у герцога, был не слишком высокого качества.
Как он и говорил своему другу лорду Яксли, граф редко употреблял спиртное, и хотя прошлой ночью его ни в коем случае нельзя было бы назвать
В результате он долго не мог заснуть ночью, а если прибавить к тому вчерашнее утомительное возвращение из Ньюмаркета, то станет понятным, отчего сегодня утром он чувствовал себя таким разбитым.
Граф решил, что ему необходимо подышать воздухом, и, выйдя из дому, увидел, что вороной жеребец, которого он только на прошлой неделе купил у торговца лошадьми, уже стоит оседланный, ожидая его.
Внезапно граф почувствовал, что и головная боль, и хандра исчезли, словно растаяли в лучах по-весеннему теплого утреннего солнца.
Жеребец был великолепен! Это не подлежало сомнению!
Мускулы его перекатывались под гладкой, лоснящейся кожей; он нетерпеливо встряхивал головой и взвивался на дыбы; граф своим наметанным глазом сразу заметил, что этот конь стоит любых усилий, какие придется затратить на то, чтобы объездить и выдрессировать его.
Два грума выбивались из сил, стараясь удержать жеребца на месте; они с трудом сдерживали его, давая возможность графу вскочить в седло.
Конь брыкался, яростно взвиваясь на дыбы, и графу стоило немалых усилий заставить его слушаться Наконец они тронулись вниз по Пикадилли, и еще прежде, чем они достигли Гайд-Парка, граф с чувством удовлетворения и торжества понял, что и на этот раз он оказался хозяином положения, укротив буйный нрав непокорного животного.
Ничто на свете граф не любил так, как эту борьбу со своенравным конем, не желающим подчиниться его воле.
Борьба на этот раз оказалась нелегкой, но, в конце концов, граф, решительно надвинув на глаза цилиндр, пустил жеребца рысью вниз по улице.
Перейти на галоп в фешенебельном квартале, где он жил, значило бы нарушить правила приличия, но выехав за его пределы, граф пришпорил коня, не давая ему сбавить шагу до тех пор, пока впереди за зелеными лужайками, поросшими травой, не заблестела серебристая гладь воды; тут он понял, что до Серпентина осталось совсем недалеко.
Граф слегка натянул поводья, и жеребец снова перешел на рысь; вытащив из кармана жилета золотые часы, граф взглянул на них, проверяя, не опоздал ли он к месту встречи с незнакомкой.
Стрелки часов показывали ровно девять!
Он собирался чуть-чуть опоздать — таких назойливых корреспондентов, как автор этой записки, не мешает заставить немного подождать, — но благодаря тому, что жеребец его был горяч и мчался, как ветер, граф, сам не желая того, прибыл вовремя.
Он не торопясь подъехал к мосту и, приблизившись, заметил,
«Ну конечно, это просто розыгрыш!»— сказал он себе.
Тем не менее, горя любопытством узнать, зачем понадобилось кому-то утруждать себя, чтобы сыграть с ним такую шутку, он остановился у въезда на мост, глядя на сверкающую серебристую полоску воды.
Конь беспокойно бил копытами и взбрыкивал, и граф совсем уже было решил бросить эту затею и продолжать прогулку, когда увидел за деревьями всадницу, скакавшую почти так же быстро, как и сам он несколько минут назад.
Она была в зеленом костюме для верховой езды, а вуаль ее шляпки развевалась на ветру, как стяг.
Граф не двигался, ожидая, пока она подъедет, опытным глазом отметив, что под нею — прекрасная скаковая лошадь, явно прошедшая отличный тренинг.
К его немалому удивлению, всадница, пустив лошадь галопом, не останавливаясь мчалась, казалось, прямо на него, как вдруг, подъехав к нему уже почти вплотную, вылетела из седла и упала на землю прямо у его ног!
Граф был настолько потрясен, что в первый момент даже не шелохнулся, не сделал никакого движения ей навстречу, молча созерцая эту картину. Затем торопливо спешился и, видя, что она лежит неподвижно, быстро привязал своего жеребца к столбику у моста и подошел к незнакомке.
Приблизившись, он увидел, что глаза ее закрыты, но когда он наклонился, протянув руки и желая помочь ей, она вдруг открыла глаза.
— Вы — граф Хелстон? — тихо спросила девушка.
— Да, это я, — ответил он. — С вами все в порядке?
— Ну конечно, в порядке! — произнесла она на удивление твердым и уверенным тоном. — Но мне надо кое-что сказать вам, и нам следует поторопиться!
— Что же вы хотите сообщить мне? — поинтересовался граф.
Очевидно, у нее не было никаких серьезных травм и она не испытывала боли, хотя и продолжала все так же лежать на земле, правда теперь уже слегка приподнявшись, опираясь на локоть.
Она была необыкновенно хороша, как показалось графу: из-под темных полей ее шляпки выбивались светлые, чуть рыжеватые пряди волос; кожа у нее была удивительно белая и нежная, а громадные, зеленовато-серые глаза занимали большую часть ее маленького тонкого личика.
Это была совсем еще юная девушка, хотя твердые, решительные ноты, звучавшие в ее голосе, совершенно не соответствовали ее внешности.
— Вы получили приглашение остановиться в доме леди Чевингтон в Эпсоме на время скачек? — начала она.
— Да, это так, — подтвердил граф.
— Вы должны отказаться! Напишите ей, придумайте какую-нибудь уважительную причину, по которой вы не сможете приехать, извинитесь, делайте все, что хотите, но ни в коем случае не принимайте приглашения!
— Но почему? — недоумевая спросил граф. — И каким образом все это относится к вам?
Девушка уже открыла было рот, чтобы ответить, как вдруг послышался быстрый цокот копыт по дороге, и грум, задыхаясь, подскакал к ним.