Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2
Шрифт:
На меня Городецкий производил впечатление раз и навсегда напуганного человека. Он как бы вывесил над собой флаг: «Я ура-советский гражданин». Даже у себя дома он прибегал к аргументации Крыленко и Вышинского.
Я в высшей степени неделикатно напомнил однажды Городецкому о статье Полонского, Городецкий развил «теорию»: Полонский-де троцкист, а литераторы-троцкисты тем только и занимались, что изничтожали честных советских писателей. Я позволил себе возразить Сергею Митрофановичу, что Полонский ни одного дня троцкистом не был, что на Новодевичьем кладбище стоит памятник Полонскому, на котором начертано: «Член ВКП(б)», а потом задал вопрос:
Когда речь у нас с ним зашла о том, что станция метро «Площадь Революции» построена неудобно – один людской поток врезается в другой, Городецкий отделался словом «вредительство», которое все еще не выходило тогда из моды и которым выгодно было объяснять любое тяпляпство и головотяпство – у нас, мол, дураков к лодырей почти не бывает, у нас сплошь герои или вредители. Откровенно говоря, это было в Городецком противновато, но зато внушало уверенность, что перед вами не провокатор и не доносчик. А по тем временам без такой твердой уверенности нельзя было заводить новые знакомства.
Часть кабинета Городецкого представляла собой портретную галерею: на стене висели портреты писателей, художников, музыкантов, артистов с дарственными надписями. За годы ежовщняы, – в чем мне признался сам хозяин галереи, – она сильно поредела. При мне Городецкий снял со стены портрет Мейерхольда и разорвал.
Как-то я с разрешения хозяина стал рыться при нем в его библиотеке и напал на роман Сергея Клычкова «Князь мира». (Видимо, Городецкий забыл про него, иначе не миновать бы ему ауто да фе.) Я попросил Городецкого подарить мне «Князя мира» – из прозы Клычкова мне его только и недоставало, а в библиотеке Городецкого Клычков был представлен только «Князем».
– Вам он не нужен, вы же его все равно сожжете, – уговаривал я человека, воплощавшего в одном лице сервантовского священника, цирюльника, племянницу и ключницу. – Ну, вырвите надпись…
Городецкий залопотал, что ему хочется перечитать книгу, что он мне ее подарит в следующий раз, но, конечно, так и не подарил. Получил я ее в подарок спустя, примерно, год, от одного моего приятеля.
В семейной жизни Сергей Митрофанович был страстотерпцем. Его полупомешанную жену время от времени приходилось устраивать в психиатрическую лечебницу. Но и в относительно здоровом состоянии она озадачивала визитеров.
Впервые я пришел к Городецкому днем. Хозяина не оказалось дома: его задержали не то в редакции, не то в театре, и он позвонил, что скоро придет и просит меня подождать.
Хозяйка спросила:
– Хотите чаю?
Я отказался.
– Отрадно слышать, отрадно слышать, – сказала хозяйка.
Очень скоро я удостоверился в ее радушии, много раз потом слышал от нее, что доставляю ей удовольствие отказом от обеда или чая, что, впрочем, всегда являлось прелюдией к угощению, но тут я подумал, что для первого знакомства все-таки, пожалуй, следовало бы соблюдать апарансы.
Потом хозяйка вышла в другую комнату и сейчас же вернулась с пачкой писем.
– Видели? – сказала она, потрясая пачкой. – Это письма мне от Блока. Он был в меня влюблен. В меня и Лядов был влюблен. Все были в меня влюблены. Вы думаете, я вам дам почитать письма Блока? Держите карман шире. Это я только чтобы похвастаться.
Помешалась Анна Алексеевна Городецкая на том, что женщины всего
Когда ему удалось успокоить ее и увести в другую комнату, он, вернувшись, объяснил мне, что действует так по совету известного психиатра, профессора Ганнушкина: ни в коем случае не перечить ей, сознаваться во всех несуществующих изменах – тогда она скорее утихомирится. До этого печального случая я не представлял себе, что Городецкий может быть так ласков.
К слову о его семейном быте: безвкусица, нет-нет да и просачивавшаяся даже в «Ярь» и в «Перуна», пышным цветом расцвела у него в доме. Его жену за особенную, какую-то сказочную, русалочью красоту то ли он, то ли кто-то еще прозвал Нимфой. Это бы еще куда ни шло. Но она требовала, чтобы ее называли не «Анна Алексеевна», а «Нимфа Алексеевна», и муж поощрял это и называл ее «Нимфик». Дочь свою, тоже красавицу, и тоже из сказки, он вычурно назвал Рогнедой, но в обиходе она звалась «Наяда», «Наечка», «Ная».
Одно место в письме Городецкого ко мне требует пояснения: «С нетерпением жду, что вы отобрали…»
В одну из первых моих встреч с Городецким я сказал, что его «изборник» 36-го года ни к черту не годится, что он не сумел сам себя отобрать, Городецкий согласился. Оказалось, что он задумал новое собрание своих стихотворений.
– Теперь в Гослитиздат, как вы знаете, пришел Чагин. Это мой старый приятель, еще по Закавказью. С ним мне легко иметь дело. Предисловие напишете вы и составление возьмете на себя.
От предисловия я отказался – ведь я мог бы написать только обидное для автора: повесть о том, как он катился вниз, а за составление взялся с превеликой охотой. Все сборники стихов Городецкого я летом 39-го года увез с собой в Тарусу и там начал и закончил отбор.
Как составитель, я пошел по пути, прямо противоположному тому, какой избрал составитель вышедшего в 74-м году в Большой серии «Библиотеки поэта» однотомника стихов и поэм Городецкого Семен Иосифович Машинский. Машинский обкарнал «Ярь» и «Перуна» и завалил их хламом из последующих сборников. Я представил «Ярь» и «Перуна» почти целиком, сильно урезав лишь разделы «Зачало» и «Темь», как наиболее слабые, с основной темой сборников связанные не прочно, а из других сборников брал по несколько стихотворений, если и не с искрой, то хоть с искоркой. По моему замыслу, у читателя должно было сложиться представление о самобытном поэте, авторе «Яри» и «Перуна», затем почему-то сломавшемся и ничего примечательного не создавшем. По молодости лет я в иных случаях проявлял снисходительность. Теперь я был бы жестче. И все же почти ничего компрометирующего Городецкого как поэта, во всяком случае – «Шофера Владо», я в сборник не включил.
Городецкий мой выбор одобрил. Его возражения касались непринципиальных частностей – мне легко было идти ему на уступки.
Помню, я забраковал в «Теми# стихотворение «Городские дети»# Мне не нравилось двустишие с неправильным ударением в слове «роды» и с псевдонародным «во»:
Ваша мать-царица во плену нужды,Чьи дворцы – подвалы, празднество – роды.Городецкий выбросил это двустишие и переделал все стихотворение.
Забраковал я и «Шарманку» из того же раздела.