Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2
Шрифт:
Городецкий удивлял меня тем, что прислушивался к моим мнениям и считался с ними. Может быть, он рассуждал так: «Глас молодости – глас Божий». А тут он по-детски жалобно стал просить:
– Оставьте «Шарманку»! Ну пожалуйста! Она Блоку нравилась.
Я, разумеется, уступил.
Приятель Есенина, большой любитель настоящей поэзии, знавший наизусть лучшую лирику Тютчева (другого такого издателя мне встречать не доводилось), Петр Иванович Чагин недаром заслужил прозвища: «Молодчагин» и «Выручагин». Первое от него впечатление было у меня скорее неприятное: пучеглазый, одутловатый, «рот до ушей – хоть завязочки
Нет, не зря из писательских уст в уста ходил чей-то экспромт:
Все мы молодчаги, ноНе перемолодчагить нам Чагина.Однако «Молодчагин» и «Выручагин» имел еще одно, опасное прозвище: «Обещагин». Он никому ни в чем не отказывал, он всем что-то обещал. Про него сложили побасенку – литератор ему звонит:
– Петр Иванович! Как с моей книгой? Аванс можно получить?
– Твердо в плане! Твердо в плане! Звоните через три дня!
Через три дня:
– Твердо в плане! Твердо в плане! Звоните через неделю!
Через неделю:
– Твердо в плане! Твердо в плане! Звоните через месяц!
И наконец:
– Твердо в плане! Твердо в плане! Звоните на будущий год!
Я пересказал эту побасенку Петру Ивановичу. Он вывернулся:
– Это мне тридцать первого декабря звонили.
«Обещагин» проводил меня и Городецкого за носы до самой войны, придумывая все новые и новые предлоги. То ли ему самому не хотелось издавать Городецкого, то ли он получил «руководящее указание».
Война разлучила меня с Городецким. Он со своими Нимфой и Наядой отбыл в Среднюю Азию. А после войны по многим причинам я сузил круг знакомств. На издание сборника стихотворений Городецкого я уже не очень надеялся. Осенью 45-го года из Гослитиздата ушел Чагин: ведь он все-таки был хоть и не очень верным, но единственным благоприятелем Городецкого в издательстве. После доклада Жданова (1946) нечего было и думать о переиздании хотя бы урезанной «Яри» и урезанного «Перуна», а без них какой же это Городецкий?.. Между тем последнее время только хлопоты по изданию книги Городецкого и связывали меня с ним. Интерес к нему самому я утратил – и перестал бывать в годуновских палатах.
4
Жить бы мне да радоваться в Тарусе!
Куда ни пойдешь – красота.
Любил я Оку – и с красными бакенами, издали напоминавшими огненные языки, и с белыми, напоминавшими белых птиц.
Любил постоять на пристани, поглядеть, как отчаливают лодки и как идет по воде рябь:
Идешь перед закатом лесною дорогой – сбоку, меж деревьев, все катится и катится гладенькое солнышко. Идешь лесом навстречу закату – меж рядами стволов золотистые столбики света, а в самом конце просеки – наклоненный световой конус.
Любил я свечение зорь над зимней Тарусой: над самым окоемом, справа, желтая полоса, над нею оранжевая, еще выше сиреневая с синими прогалинами, слева розовая, сизая по краям, над ней голубая.
Пойдешь до грибы – навстречу» из деревни Бортники, несет в Тарусу продавать на базар целую корзину подберезовиков и подосиновиков девушка с медовыми зрачками, оттененными голубизною белков.
Как-то» на другой день после сильной метели, я шел от станции Тарусская в город, и в быстро густевших зимних сумерках мне показалось, что я заблудился. Снегу намело много, а ездили крестьяне тогда уже редко – своих лошадей у них не было, автобусы от станции до города не ходили. Я проваливался в снег» выкарабкивался, ветер дул в лицо, силы начали мне изменять. «Если дал большого крюку, то не дойду», – подумалось мне. Еще немного, и вдруг справа – церковь, выстроенная по плану Поленова… Ну, значит, до Тарусы – рукой подать…
И так со мной бывало всегда – и в случаях мелких, и в обстоятельствах, от которых зависит дальнейшая судьба: когда кажется, что выхода нет, тут кто-то и протягивает тебе руку.
Жить бы да радоваться…
Но радость отравлялась событиями мировой историй и тем, как складывалось мое житье-бытье.
…А события мировой истории мчались словно наперегонки.
Летом 39-го года я перед сном ежевечерне слушал по радио о переговорах между Англией и Францией, с одной стороны, и СССР – с другой. Перечень ведших переговоры неизменно заканчивался четко, отграниченно выговаривавшимися диктором словами, почему-то застрявшими у меня в памяти: «…и – господин – Стрэнг».
В «Известиях» от 21 августа – сообщение о торгово-кредитном соглашении между СССР и гитлеровской Германией.
В «Известиях» от 24 августа сообщение о том, что 23 августа в Москву прибыл министр иностранных дел Германии фон Риббентроп, и о заключении советско-германского договора о ненападении:
«23 августа в 3 часа 30 минут состоялась первая беседа Председателя Совнаркома и Наркомин дела тов. Молотова с министром иностранных дел Германии г. фон Риббентропом по вопросу о ненападении. Беседа происходила в присутствии тов. Сталина и германского посла г. Шуленбурга и продолжалась около 3-х часов. После перерыва в 10 часов вечера беседа была возобновлена и закончилась подписанием договора о ненападении, текст которого приводится ниже».
Договор подписали Молотов и Риббентроп.
Над этими сообщениями фото: Молотов, Сталин, Риббентроп и статссекретарь Гауе.
Договор был заключен сроком на десять лет.
В передовой «Известий» подчеркивалось, что договор «кладет конец враждебности в отношениях между Германией и Советским Союзом, которую старались раздувать и поддерживать враги обоих государств.
Идеологические различия, как и различия в политической системе обеих стран, не могут и не должны стоять на пути к установлению и поддержанию добрососедских отношений между Советским Союзом и Германией».