Невероятно насыщенная жизнь
Шрифт:
У меня защипало вносу, я прикрыла тихонечко дверь и пошла к себе. Я лежала на своем диване, уставясь в потолок, и перебирала в памяти все, что случилось за эти дни. Три дня. Вспоминала, пыталась обдумать, но это у меня получалось плохо. И самое неприятное было то, что мне расхотелось идти в школу. Только сегодня я еще с радостью думала о школе, а сейчас расхотелось, и все. Я понимала, что это глупо, но ничего поделать с собой не могла.
Встала, сорвала повязку с глаза и решительно вошла к папе в комнату,
— А, Маша, — рассеянно сказал папа. — Ты уже из школы? Ну, что там?
Они с полковником сидели все так же, и вид у них был какой-то довольный. Нет, просто они были спокойны.
— Папа, — сказала я, — скажи, что такое доброта?
— М-м, — сказал папа и внимательно посмотрел на меня, — а что, опять что-нибудь стряслось?
— Да ничего не стряслось, — сказала я с досадой, — просто я прошу тебя объяснить мне, что такое доброта.
— Ты зачем сняла повязку? — строго спросил папа.
— Сняла, и все!
— Ты не ершись, а расскажи, что опять случилось?
— Господи! Ничего, понимаешь, ничегошеньки не случилось. Не можешь ответить — так и скажи.
— Нет, почему же, — не очень уверенно сказал папа, — могу.
Он поерзал в кресле, вроде хотел усесться поудобнее, но уселся на самый краешек, выпрямился. Похлопал себя по коленям и посмотрел на полковника. А полковник посматривал то на него, то на меня и, кажется, чуточку усмехался. Папа покашлял, похмыкал, а потом начал:
— Видишь ли, доброта — это такое чувство… нет, конечно, не чувство, а скорее такое свойство человеческого характера, когда… хм… человеку хочется делать другим людям… хм-м… добро. Впрочем, посмотрим, что говорит об этом толковый словарь. — И папа подошел к стеллажу и достал толстенный том.
— Доброта — это хорошо, Маша, — сказал полковник уверенно и сразу задумался, — но, понимаешь, не всякая доброта нужна…
— А что же все-таки это такое? — спросила я настойчиво.
— Ну, как тебе сказать? — пробормотал полковник. — Доброта — это, — он покрутил рукой в воздухе, — ну, словом, когда тебе хочется делать другому человеку только хорошее, помогать ему и так далее…
— Любому человеку?
— Ну, нет, — сказал полковник решительно, — плохому человеку, пожалуй, не стоит…
— А как я узнаю — хороший он или плохой? — спросила я. — И потом, разве плохому человеку не надо помогать, чтобы он стал лучше?
— Надо, конечно, — сказал полковник быстро, — но ведь есть такие, которым уже не поможешь… невозможно помочь.
— Значит, их надо бить?
— Ну, так уж… сразу бить… — сказал полковник и, немного подумав, резко рубанул рукой воздух. — Впрочем, — сказал он жестко, — есть и такие, которых надо бить. Сразу. Доброта, ведь она, Маша, разная бывает. Вот, скажем, враг…
— Да это мне понятно, — сказала я, — а вот если и не враг и не друг…
— Вот, —
— Но раз это мне нравится или приятно, — сказала я, — значит, это я больше для себя делаю. Ведь мороженое есть и в кино ходить — мне тоже нравится.
Папа почему-то крякнул и потер лоб, а полковник засмеялся.
— Уела, — сказал он и подмигнул папе.
— А скажите, — продолжала я, обращаясь к полковнику, — если я буду думать: вот этому человеку стоит делать добро, а этому не стоит, так разве я по-настоящему добрая? Если я с собой торгуюсь?
Тут крякнул полковник, а папа засмеялся. И тогда вмешалась бабушка — она, оказывается, давно стояла в дверях и слушала.
— Великий французский мыслитель Жан Жак Руссо, — сказала она, — говорит, что человек от природы добр.
— При чем тут Руссо? — досадливо отмахнулся папа. — В вопросах воспитания Руссо вообще был идеалистом…
— Руссо, Дидро, Вольтер и… другие были энциклопедистами, — гордо сказала бабушка.
— Да это я знаю, — рассердился папа, — но что же, вы хотите, чтобы Маша…
И тут они все — папа, полковник и бабушка — начали спорить, перебивая друг друга. В воздухе носились всякие непонятные слова: «эмоции», «категории», «импульсы», какой-то «абстрактный гуманизм» и еще много-много других слов. На шум в комнату вошла мама и начала всех успокаивать и мирить. А папа сердито ткнул пальцем в мою сторону и сказал:
— И вообще, она больше живет эмоциями, а рассудок у нее на втором плане.
— Ну что ж, — сказала бабушка, — мы, женщины, всегда живем больше эмоциями, зато у нас очень насыщенная жизнь.
Бабушка вышла вслед за мной и в коридорчике сказала мне как-то очень ласково и задумчиво:
— Будь доброй, Машутка, будь доброй — это очень хорошо.
— А разве я злая? — спросила я, уткнувшись в бабушкино мягкое и теплое плечо.
— Иногда немножко бываешь, — сказала бабушка и погладила меня по голове.
Я пошла к себе и стала думать, какая я — злая или добрая — и какой надо быть, чтобы жить со спокойной совестью.
Мне все-таки кажется, что полковник был прав в одном. В самом деле, разве можно быть доброй к фашистам и вообще ко всяким подлецам… Да, а что такое «эмоции»? Надо обязательно посмотреть в словаре — может, это что-то очень плохое и обидное. Интересно, есть ли эти самые эмоции у Г. А.? Или у белобрысого Семена? И только я об этом подумала, раздался звонок. Я пошла и открыла дверь. Опять телепатия! За дверью стоял Семен.