Невероятно насыщенная жизнь
Шрифт:
— Здравствуй, Маша, — сказал он смущенно.
Он смущается?! Новость.
— Мы уже виделись, — сказала я холодно.
— Да, — сказал он.
— Да, — сказала я.
Он переминался с ноги на ногу на площадке.
— Ну, что же ты? Входи… раз уж пришел, — еще холоднее сказала я.
— Нет, я на минутку, — сказал он еще смущеннее. — Я только зашел сказать, чтобы ты не думала, что это я рассказал Герке и этому… как его, Апологию, про Веньку…
— А мне наплевать, — сказала
— Половинкин я, — сказал он грустно.
— Нет, Караваев. То есть Каратаев. Ты до-обренький. Очень.
— Я добренький? — он удивился.
— Ну да. Ты всем, всем помочь хочешь. И со всеми хочешь быть в хороших отношениях.
— Ну и врешь, — он уже успокоился и принял свой обычный не то нахальный, не то добродушный вид, — ну и врешь. И вовсе не со всеми я хочу быть в хороших отношениях. С твоим Герасимом, например, я…
— С кем? С кем? — спросила я.
— Ну, с Геркой.
— Он не Герасим вовсе, а Герман.
— Ну да, Герман! Герасим — я с ним еще в детском саду вместе был.
— Ну и ладно, — сказала я, но мне почему-то стало обидно.
— Ну и ладно, — согласился он, — а насчет того, что я всем помочь хочу, так я об этом не думаю. Так получается. — Он засмеялся. — Иногда, верно, здорово влипаю в этом деле. Не разберешь ведь сразу-то, стоит ли еще кому-то помогать…
«Вот, вот, — подумала я, — и этот туда же».
— Раз как-то помог тетке какой-то мешки до машины дотащить, а тетку около машины милиция и зацапала, и меня чуть с нею не повели. Еле отговорился. А на вид такая тетка хорошая. — Он опять засмеялся.
— Что такое эмоции, ты знаешь? — спросила я.
— Это, наверно… из радиотехники чего-нибудь.
— Сам ты из радиотехники.
— Ну, тогда не знаю.
— То-то! И вообще ты трус.
— Что-о? — он даже задохнулся от возмущения.
— А то! Почему ты молчал, когда Петька Зворыкин предложил всыпать Венькиной компании?
Он презрительно посмотрел на меня.
— Вот и видно сразу, что девчонка. Кто же о таких делах в классе треплется?
— А Петька не испугался.
— Балаболка твой Петька. Звонок! — сказал он сердито, и в это время в переднюю вышла бабушка.
— А-а, — запела она, — наш юный рыцарь! Чего же вы не заходите?
Я фыркнула.
— Спасибо, — сказал Семен вежливо, но я видела, что он злится. — Я в другой раз. Сейчас мне некогда. До свиданья.
— Жаль, жаль, — сказала бабушка.
— До свиданья, — повторил Семен.
— Пока, — сказала я.
— Эм-моции! — сказал Семен.
— Что, что? — спросила бабушка.
— Это я так, — сказал Семен и помчался вниз по лестнице.
— Что это он? — поинтересовалась бабушка.
— Бабушка,
— Эмоции — это чувства, девочка, чувства, — сказала бабушка и почему-то вздохнула.
Только-то! А я уж подумала…
Я вбежала в кухню, открыла окно и легла на подоконник. В подворотне стоял злой и взъерошенный Семен.
— Эй, Сенечка! — крикнула я.
Он повернулся, посмотрел в мою сторону и будто нехотя подошел поближе.
— Ну, чего еще? — спросил он.
— Я с Венькой Жуком дружить буду! — крикнула я.
Он удивленно посмотрел на меня. Потом усмехнулся.
— С Венькой? С Венькой можно, — сказал он и, засунув руки в карманы, пошел со двора.
Скажите пожалуйста, разрешил! На что он сдался мне, этот Венька?.. А Г. А.-то, оказывается, Герасим. Смешно. Герасим и Муму. Тургенев. Герасим? Вообще-то ничего, даже оригинально, и по крайней мере не Апологий какой-нибудь. Но зачем он в Германа переделался? Чудак!
Стукнула входная дверь. В кухню просунулся Витька.
— Чего это твой хахаль как ошпаренный по улице мчался? — спросил он.
Я соскочила с подоконника и стукнула Витьку по затылку.
— Ах, ты драться, — спокойно сказал он, — вот и не отдам записку.
— Какую записку?
— А вот такую! — Он достал из кармана сложенную треугольником записку и помахал ею у меня перед носом. Я хотела выхватить ее, но он спрятал руку за спину.
Я разозлилась. Я подумала, что записка может быть от Г. А., и, когда я прочту ее, мне станет все ясно. Витька хохотал и увертывался.
— Отдай! — закричала я и даже топнула ногой. Витька посмотрел на меня и пожал плечами.
— Подумаешь, нужны мне твои фигли-мигли! — Он протянул мне скомканную записку, я сразу же развернула ее и стала читать. Витька не уходил — ему было интересно.
«Я знаю, что ты меня возненавидела. Ну и ладно. Только давай не мешать друг другу. Я сам по себе, ты сама по себе. ЧАРГОГГАГОГГМАНЧАУГГАГОГГЧАУБУНАУУНГАМАУГГ».
Вот что было в этой записке. Она была не от Г. А. Почерк — незнакомый, а вместо подписи стояло «А. Ф.» Я чего-то никого и не знаю с такими буквами.
— Откуда ты ее взял? — спросила я Витьку.
— Парень какой-то дал, — сказал Витька, — я его и не знаю вовсе.
— Какой из себя?
— Длинный, — он засмеялся, — и трясется все время.
Ну и ну! Апологий. Этому-то еще что надо? И что это за словечко такое — раз, два… три… пятнадцать… уф!.. сорок две буквы! Язык сломаешь.
— А кто он такой? — спросил Витька.
— Не твое дело! — обрезала я.
— Подумаешь, — сказал Витька, — чего-то у тебя много хахалей завелось.