Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 1
Шрифт:
Но как попасть туда незваным гостем? Свежепостроенные фасады архитектора Ле Во одолеть было невозможно, зато стоило попытаться влезть по стенам старого кирпичного дворца Людовика XIII, где выступающие кладка и карнизы представляли храбрецу такое множество точек опоры! А если он добрался до крыши, то потихоньку доберется до Оленьего Двора, куда выходят окна малых апартаментов. А потом - гоп! Как видим, все очень просто. Ей Богу! И вот Фанфан карабкается по стене, хватается за выступы, подтягивается, переводит дух и лезет снова, даже не думая о том, что это опасно и по меньшей мере наказуемо! Настолько он сосредоточился на этом занятии, что почти позабыл, чего хотел добиться: увидеть графиню Дюбарри! Теперь он просто предавался наслаждению преодоления препятствий, как делал это в Сен-Дени с Гужоном. Давно уже он отработал свою технику и не забыл оставить в гуще белые чулки и ранец и нацепить старые носки, чтобы иметь возможность цепляться пальцами ног. Там же в кустах оставил он и панталоны с курткой, которые были слишком светлыми. Теперь на нем были лишь темно-синие подштаники и рубашка, так что заметить его можно было, только если следить намеренно. Но никого вокруг не было, и Фанфан достиг крыши, так и не вызвав сигнала тревоги.
"- Жаль нет Картуша, пусть бы он увидел," - подумал Фанфан, разминая ободранные пальцы. Смешно: когда Картуш имел возможность познакомиться с его способностями скалолаза, то предложил использовать Фанфана в качестве квартирного вора!
– Чтобы залезть в жилища богачей? Тоже мне! Я лучше бы туда взобрался, - сказал тогда Фанфан, показывая на башню Бастилии, перед которой происходил разговор.
– Потому что так высоко?
– Нет! Потому что до тюрьмы она именовалась Башней Свободы!
– И что тебе до этого?
– Не знаю. Может, дело в слове "свобода".
Задор Фанфана постепенно пошел на убыль, поскольку он стал задаваться вопросом, не слишком ли безумно ставить на карту собственную свободу. Причем ему вдруг стало ясно, в какую авантюру он пустился. Он уже начал спрашивать себя: "- Что, если попадусь?" И каждый раз себя же уговаривал: "- Ну, не повесят же ребенка!" В конце концов он вдруг замер посреди пути на крыше - такой вдруг его охватил панический страх, что он едва не стал спускаться в том же темпе, не пригвозди его к месту странное событие. Ночную тишину вдруг разорвал трубный зов оленя! Олень на крыше версальского дворца? И снова зов, второй раз и третий!
Только потом Фанфан, весь вжавшись в стену, различил во тьме силуэт на фоне неба. Человек! Сложив раструбом руки, он шел от печной трубы к трубе и имитировал зов оленя! Олень - точнее человек - был в белом рединготе и в парике. По смеху, сопровождавшему каждый зов, можно было понять, что потешается он от души. И, насладившись несколько минут такой забавой, исчез, как сквозь землю провалился. Фанфан опять был на крыше один. Преодолев страх, спрашивал себя, свидетелем чего он стал. Нет, нечего бояться шутника, изображавшего оленя! Выждав из осторожности ещё несколько минут, тихо, как кошка Фанфан двинулся туда, где исчезла странная фигура. Скоро он заметил слабый свет, который - как ему показалось шел откуда-то снизу. Действительно, метрах в двух там было освещенное окно, через которое Фанфан мог видеть часть комнаты: - угол стола, на котором стоял серебряный подсвечник; кресло, обитое зеленым сукном, небольшой камин с пылавшими поленьями. В комнате никого не было, и не доносилось ни звука, только изредка потрескивали поленья, негромко, но отчетливо - окно было открыто. Да, зрелище странное и загадочное - как комната в замке Спящей красавицы.
Фанфан надолго замер - охваченный ощущением тайны и почему-то абсолютно уверенный, что ему ничто не угрожает; по крайней мере до тех пор, пока в комнате не появился человек в белом рединготе - тот самый, что несколько минут назад ревел на крыше оленем! Под шестьдесят, с крупным носом, с внушительной челюстью и величественной походкой - Господи, это был король Франции! Кто хоть раз в жизни видал экю, сразу узнал бы его Величество Людовика XV. Бог нам простит, что так нескромно подслушиваем и подглядываем, как Его Величество держит в левой руке тарелочку с розовым вареньем, в правой руке - золотую ложечку, - и хохочет.
– Я всегда любил подшутить над кем-то! В молодости хаживал реветь в трубу, чтоб попугать своих воображал-сестер. А раз они, моя милая, теперь сплотились против вас, такое удовольствие пугнуть их снова!
Тут появилась та, кого он привык называть своей милой, и Фанфан обомлел, ослепленный её видом, когда сообразил что это долгожданная мадам Дюбарри!
"- Слава Богу, я недаром лез на крышу!" - сказал он себе. И никогда уже не смог забыть то, что услышал и увидел.
– Милый Луи, - улыбаясь, укоряла графиня Его Величество, - разве достойно величайшего из королей разыгрывать из себя шута?
– Моя милая, быть величайшим из королей - значит умереть от скуки, если не позволять себе пошутить! Слава Богу, вашими заслугами у меня есть теперь большие радости, чем досаждать сестрицам!
И слова эти Людовик XV сопровождал жестом, приблизив к очаровательным губкам мадам Дюбарри ложечку розового варенья - к великому облегчению Фанфана, который - зная ужасные памфлеты, курсировавшие по Парижу - боялся, как бы перед его глазами не начали осуществляться те самые "запретные связи", о которых он и слышать не хотел. Но нет, графиня вела себя так, как он и ожидал: она в свою очередь предложила королю ложечку варенья, только апельсинового. Фанфан не мог налюбоваться этим зрелищем - теперь Людовик и Жанна сидели в зеленом кресле, она у короля на коленях, и кормили друг друга вареньем.
– О, какая прелесть!
– твердила она и подскакивала, словно на коне. А Людовик добавлял: - Точно, прелесть, клянусь!
Это было последнее, что видел Фанфан перед уходом. Возвращаясь во тьме ночи в Париж, он подумал, что вблизи короли выглядят лучше, особенно когда разгуливают по крышам, как беспризорники и по-оленьему ревут в трубы. Теперь Фанфану нравился Людовик XV за то, что они любили одну и ту же женщину, а эту женщину любил он ещё больше за то, что она любила этого старого шута и хулигана. Его только удивляло, зачем варенье пробовать в кресле и отчего с такими затуманенными взорами.
* * *
В один прекрасный день 1771 года, через три года после описанных событий, по адресу Элеоноры Колиньон в Париже пришло такое письмо:
"Дорогая Элеонора!
Думаю, ты будешь приятно удивлена, получив от меня эту весточку. Конечно наши с тобой отношения обязывали дать знать о себе пораньше, только я постоянно откладывал, потому что боялся причинить тебе боль, напоминая о себе. Ушел я очень не вежливо, даже не попрощавшись, за что теперь и приношу извинения. Тысячу раз я твердил себе, что я неблагодарная свинья, но думал, милая Элеонора, что ты помиришься с Фаншеттой, когда меня не будет. Как у неё дела? Надеюсь, она стала монахиней, что, честно говоря, печально, хотя по зрелом размышлении, она, пожалуй, избежит таким образом превратностей судьбы и пинков под зад, которыми награждает жизнь тех, кто как я не прячется от неё в Господнем доме. Передай ей, прошу тебя, мои самые лучшие пожелания и попроси время от времени молиться за меня, - мне это весьма пригодится!
За прошедшие три года я повидал немало мест, и занимался всем на свете. Вот, например, сейчас шью мешки в тюрьме Гонфлер в Нормандии. И даже стал распорядителем, поскольку сам не знаю каким Божьим промыслом шью быстрее всех остальных. Должность эта, как видишь, дает возможность написать тебе. Письмо это, полагаю, не последнее, поскольку мне осталось здесь сидеть ещё три месяца. И все из-за коровы! Я так устал, что спать лег на лугу (а возвращался я с севера) и вот какая-то корова, взбешенная видимо тем, что я занял её угодья, меня атаковала - и не было другой возможности защиты, как застрелить её из пистолета. Напрасно, защищаясь, я объяснял, что речь шла о необходимой обороне - меня обвинили, что корову я убил, чтоб её съесть.