Невеста Субботы
Шрифт:
— И о чем же вы с ним беседовали, Флора? — Его голос кажется скрипучим и чужим.
— Какая разница? Вы просили, чтобы я поговорила с головорезами на их языке. Я и поговорила.
— Вот уж не думал, что вы истолкуете мои слова настолько буквально.
Сердито отворачиваюсь. Неужели он считал, что бродячие псы подожмут хвосты, стоит только прикрикнуть на них с благородным акцентом? Что перестанут скалиться при виде игрушки, купленной в каталоге товаров для дома? Если я в чем-то виновата, то лишь в
От камина пышет таким жаром, что мне приходится снять пелерину. Свернув рулоном, укладываю ее на коленях — вешалки, как и прочих примет цивилизации, в заведении мсье Луи не имеется. Но Джулиан, несмотря на духоту, не спешит расставаться с ольстером. Правильно делает. Уж очень недвусмысленно топорщится внутренний карман его сюртука.
— Ты знал девушку по имени Ортанс Клерваль? — обращаюсь я к Луи, который, совершенно не стесняясь моего присутствия, раскурил лохматую сигару и пускает фигурные струйки дыма.
— Девушку, говоришь? В последний раз, как я ее видел, на молодуху она никак не тянула. Еще бы, с половиной-то зубов во рту и таким фингалом, точно ее лягнула коняга.
— А ведь это пьянство ее до такой жизни довело, — раздаются голоса. — Хошь с ирландским лоточником пойдет, хошь с китаезой — под любого стелилась, лишь бы рюмку налили.
— Баба что фруктовая муха, как залетит в бутылку, обратно ей ходу нет.
— Своей профессией Ортанс избрала безнравственность, — суммирую я для Джулиана, который выжидательно постукивает карандашом. Снова обращаюсь к кабатчику: — Свою последнюю ночь она провела здесь, не так ли?
— Как же, сиживала на том самом месте, где сейчас Жоржи Заика раскорячился. — Какой-то плюгавец подскакивает и торопливо пересаживается на другую табуретку. — Ром хлестала стаканами, а уж языком чесала шибче обычного. Болтала, будто допреж служила в камеристках, и все свою прежнюю хозяйку с грязью мешала. И по матушке ее величала, и еще всяко-разно, при барышне не повторишь, будь ты хоть трижды мамбо.
— Кроме ругательств Ортанс говорила еще что-нибудь про тетю… про свою бывшую госпожу?
Луи задумчиво скашивает глаза, созерцая тлеющий огонек на кончике сигары.
— Поди упомни, что она там несла в пьяном угаре. А когда к ней Габриэль подсел, она и вовсе завралась…
— Кто такой Габриэль? — услышав новое имя, встревает Джулиан.
— Да так, один тип. К нам редко захаживает. Раз, от силы два тут ошивался. Уж больно много о себе мнит, будто его ремесло честнее нашего.
Докурив сигару, Луи швыряет окурок грязному полуголому мальчишке, который бережно кладет ее в корзину. Ума не приложу, кто скупает подобный мусор, но, наверное, и на него есть спрос. В Лондоне ничего не пропадает даром.
— Каков из себя этот Габриэль? Черный, белый, мулат?
— Белый, — говорит Луи, как сплевывает.
— Вот такой же белый? — чуть
— Волосы потемнее, вьются слегонца. Да и пожиже будут. Неспроста он, Габриэль этот, шляпу никогда не снимает. Поди, шрамы один на другом, коли уж судить по тому, как у него левая щека разворочена. Сколько ни поднимай воротник, а все одно заметно. И очки у него недаром с темными стеклышками. Небось, когда бреется, зенки закрывает, так сам себе противен. Урод уродом, а уж гонору-то! Как есть француз.
— Так он из Франции?
— Говорит, будто из Парижа, но про себя всяк соврать горазд. Хотя во Францию он частенько мотается. Как отвезет товар, так за новой партией приезжает, поэтому в Уоппинге он нередкий гость. Хотя от нашего брата нос воротит.
— Он контрабандист? — просит перевести Джулиан.
— Можно и так сказать, — хмыкает Луи, почесываясь под рубахой. — А повадками как есть жентльмен. Я чуть ромом не поперхнулся, когда он с Ортанс начал лясы точить, а потом под ручку ее взял вежливенько и на улицу вывел. Такой девке он бы свои штиблеты не дозволил облизать, не то чтоб до подворотни с ней прогуляться. А вона как все вышло-то.
— Я слыхал, будто он обещался ей представление в мюзик-холле показать, — откликается негр. — А показал дно канавы.
— Да почем мы знаем, кого тогда из-под моста выудили? Может, Ортанс была, а может, другая какая девка. Поди их разбери, — разводит руками кабатчик.
А ведь Джулиан тоже замялся, когда я начала выпытывать подробности убийства.
— Но разве ее не опознали?
— Опознали, да только по платью. А тряпка она и есть тряпка, ею с товаркой можно обменяться.
— А по волосам? — недоумеваю я. — По их цвету и длине? Или же по цвету глаз?
Во время бесконечно долгой, изматывающей паузы Луи подносит к углям новую сигару, а когда она начинает источать зловонный дым, мусолит ее во рту, поглядывая на меня испытующе.
— А при ней не было ни того, ни другого, — изрекает он.
Если он хотел припугнуть меня как следует, то своей цели добился. Я представляю движение в пустых глазницах, где копошатся придонные твари, и черные спутанные волосы, которые на поверку оказываются водорослями, облепившими совершенно лысый череп.
Но не этот образ пугает меня до рези в животе. Видела я трупы и пострашнее. После всего того, что янки сделали с Жераром и Гийомом, мало кто опознал бы в них первых красавцев прихода. Нет, пугает меня смутное ощущение моей сопричастности. Как будто я наобум раскрыла роман ужасов и наткнулась на свое имя, черным по белому напечатанное на странице. Страшно перевернуть ее, чтобы узнать, что будет дальше. Но еще страшнее — отлистывать назад. Я готова поклясться, что никогда не встречала ни Ортанс, ни тем более этого Габриэля. Так почему же сердце налилось тревогой? В самом деле, не могут же мертвые восставать из могил?