Невеста
Шрифт:
Он помолчал и продолжал задумчиво:
— Было и плохое. Очень плохое. Ни на каких весах это не взвесишь. Но главное, Валя, все-таки в другом. Миллионы людей верили, что они строят новый мир, в котором не будет несправедливости, лжи, корысти…
— Я об этом и говорю! — воскликнула Валя. — Это — самое главное! Новый мир! Что же теперь мешает людям быть честными, справедливыми? Как может побеждать неправда в наши дни? Ведь то, что случилось с Володей, могло произойти и в годы культа. В чем же разница?!
— В чем разница? — переспросил Митрохин. — Ты хочешь, чтобы я ответил тебе коротко? Двумя словами? Тебя интересует только твой Володя? Хорошо. Раньше тебя
— Верно, — подхватила Валя, — но почему все-таки надо убеждать, страдать, проводить бессонные ночи?
— Потому что нет в мире подлинной правды, которую можно было бы обрести без борьбы. А твой Володя думает, что правда это клад. Копнул раз, другой, не нашел, бросил лопату и скис.
Митрохин улыбнулся и легонько ударил Валю по плечу.
— Ведь скис, согласна? — спросил он.
Его глаза показались Вале в эту минуту такими добрыми, что она не смогла не улыбнуться в ответ. И, улыбнувшись, почувствовала облегчение.
Она поняла, что у Володи есть еще один друг, — этот, в сущности, малознакомый человек, то кажущийся очень старым, то на глазах молодеющий, то властный и резкий, то грустный и добрый.
— Антон Григорьевич, — подчиняясь внезапному желанию, спросила Валя. — У вас есть дети?
— Дети? — с удивлением переспросил Митрохин. — У меня есть сын. Только он уже далеко не ребенок. Ему почти сорок.
— Он живет с вами?
— Нет, — ответил Митрохин, — он живет в Сибири. Геолог. У него семья. Жена, дочка, сын. Как видите, дети у меня есть. Только они называются внуками, — с улыбкой добавил он.
— Скажите, — настойчиво продолжала спрашивать Валя, — вы всегда дружили с сыном? У вас не было размолвок? Он никогда не причинял вам горя? В юности или когда стал взрослым?
Митрохин покачал головой.
— В одной смешной старой книжке сказано: маленькие дети — маленькие заботы, большие дети — большие заботы…
— Я не о том, — нетерпеливо сказала Валя. — Я хочу знать: вы всегда понимали друг друга? Всегда?
— Как тебе сказать, Валя. Жизнь — сложная штука…
— Бывали в вашей жизни случаи, когда вы считали, что сын должен поступить так, а не иначе, только так, как хотите вы, а он поступал по-своему?
Митрохин медленно встал и повернул выключатель. Под потолком зажглась маленькая люстра. Комната осветилась, и Валя смогла отчетливо разглядеть ее целиком. На стене висело несколько фотографий.
— Поди сюда, Валя. Вот мой сын.
Она поспешно подошла к стене. С одной из фотографий на нее глядел молодой человек в военной форме. У него был пристальный взгляд и прямые стрельчатые брови.
— Сколько ему было тогда? — так же тихо спросила Валя.
— Девятнадцать. Но он уже умел поступать по-своему.
— Расскажите! — попросила Валя. — Мне нужно это знать. Обязательно нужно.
— Хорошо, — согласился Митрохин. — В сущности, это очень простая история. На фронте я командовал батальоном. Сначала пошел в ополчение… Но не в этом суть. О том, что сын воюет в той же части, я узнал не сразу. Написала жена. Ее уже нет в живых… Увидела на наших конвертах одну и ту же полевую почту.
Он помолчал, потом перевел взгляд с фотографии на Валю.
— Сергей служил в полковой разведке. Это очень опасное дело. Для любого солдата каждый день войны может стать последним. Для разведчика — каждый час, каждая минута. От командира батальона смерть тоже недалеко
Митрохин тяжело вздохнул, снял очки и медленно протер их платком.
— Однажды в наш батальон приехал командующий армией. Генерал-лейтенант. Мы встречались еще во время гражданской. Он остался военным, а я… впрочем, о себе я уже рассказывал… Генерал меня не узнал, а мне не хотелось напоминать ему о нашем знакомстве. Почему? Трудно объяснить. Это могло быть неверно истолковано. Но когда я представился, генерал сразу все вспомнил. Он спросил: «Митрохин Антон?!» Наш батальон стоял тогда во втором эшелоне. Мы пошли в мой блиндаж, вспомнили старое… Он стал расспрашивать меня о том, как я прожил все эти годы, есть ли у меня семья. Я ответил. Сказал о том, что мой сын Сергей служит солдатом в полковой разведке. Просто ответил на вопрос. Без всякой задней мысли. Прошло дней десять. Меня вызывает командир полка. Приказывает доложить обстановку, ставит задачу и потом, как бы невзначай, говорит: «Приказано сообщить, что ваш сын сержант Митрохин откомандирован в штаб армии».
— Вы обрадовались? — спросила Валя.
— Да, — медленно ответил Митрохин, — обрадовался. Пошел в батальон. Все было, как обычно: гудел самолет, доносились разрывы снарядов, по дороге брели раненые с перевязанными головами, в прожженных, грязных шинелях. А мне казалось, что опасности больше нет, смерти нет, потому что Сергей далеко от линии фронта. Но через несколько дней после этого Сережа отыскал меня… — Митрохин замолчал. Он стоял, прислонившись к стене и словно забыв о Вале.
— Вы были счастливы, когда увидели его? — спросила она, чтобы нарушить молчание.
— Да, я был счастлив.
— А он? Тоже?
— Он вошел в мой блиндаж, козырнул, доложил, что получил трехдневный отпуск для свидания с отцом. Я обнял его, засуетился, поставил на стол водку, моченые сухари, масло… Но Сережа ни к чему не притронулся. Только сухо спросил: «Переводом я обязан тебе?» Тогда я понял, что его мучает совесть. Он думал, что это я упросил генерала… Я рассказал все, как было. Он ответил: «Хорошо. Через час я вернусь в штаб армии и потребую возвращения в полк». — «Но ведь есть приказ командарма!» — воскликнул я. «Существует Военный совет, — не глядя на меня, ответил Сережа, — я подам рапорт. Командующий не имел права на основании личного знакомства с отцом…» — «Но это же мальчишество, игра в героизм! — крикнул я. — Кроме того, по уставу ты не имеешь права обращаться в Военный совет! Только в исключительных случаях…» — «Это и есть исключительный случай», — прервал меня Сергей. Тогда… тогда я стал уговаривать его. Я понимал, что поступаю неправильно, нечестно. Но все заслоняла страшная мысль, что Сережа завтра же будет снова на шаг от смерти. Я схватил его за плечи, притянул к себе и сказал: «Подумай о матери! Подумай обо мне. Пусть уж только один из нас будет под пулями! Они убьют тебя!» — «Не убьют, — сдавленным голосом произнес Сергей, — но ты… ты можешь меня искалечить. На всю жизнь…» Он ушел, не попрощавшись. Через неделю я получил от него письмо. Уже из полка…
Митрохин замолчал. Валя подняла голову и снова взглянула на портрет Сергея.
— Вы считаете, Сергей был прав? — спросила она, не сомневаясь в ответе.
— Да, — ответил Митрохин, — он был прав. Никто — ни отец, ни мать, ни жена — не может помешать человеку выполнить свой долг. Иначе можно спасти тело, но убить душу. Не только дети должны понимать отцов, но и отцы детей…
Некоторое время они стояли молча.
— Можно мне вас… обнять? — тихо сказала Валя.