Невиданная птица (сборник)
Шрифт:
Мы подошли к столу, на котором лежала незаконченная газета.
Там был изображен крокодиленок, держащий за шиворот двух мальчишек: одного — круглого, как шар, другого — длинного, с оранжевыми волосами. Сама же заметка была написана так:
«Крокодиленок. Чем вы занимались эти дни, такие-сякие?
Замятин и Пеликанов. Двоечников в стенгазете высмеивали.
Крокодиленок. А что вчера натворили?
Замятин и Пеликанов.
Внизу была приписка:
«От редакции: Редакция считает данную критику справедливой и обязуется срочно ликвидировать двойки. Начиная с этого номера «Крокодиленок» будет выходить не через день, а дважды в неделю».
— Скушали? — спросил Валерка.
Мы промямлили что-то невразумительное и убрались восвояси.
Решил во что бы то ни стало избавиться завтра от двойки по алгебре: формулы сокращенного умножения запишу на гранях карандаша. Представляете себе, что за адская работа мне предстоит? Выцарапывать иголкой буквы и цифры величиной с булавочную головку!
23 февраля.
До сих пор не могу успокоиться, столько было сегодня переживаний.
Во-первых, Киркина заметка про самого себя только увеличила славу «Крокодиленка». Ребята в восторге кричали:
— Вот это газета! Вот это, действительно, невзирая на лица!
Во-вторых, я с помощью карандаша благополучно получил тройку по алгебре.
В третьих, у Валерки разболелся зуб, он ушел к врачу с последнего урока, и Кирилл остался без телохранителя.
Я уже спустился в раздевалку, но тут вспомнил, что оставил в классе тот самый карандаш. Пришлось возвращаться.
В пустом коридоре третьего этажа я увидел Артамонова, который расхаживал возле двери пионерской комнаты и угрюмо поглядывал на нее. Меня он не заметил, потому что я стоял на площадке лестницы, за углом. Я сразу забыл про карандаш. Я понял, чем это пахнет.
Дверь пионерской комнаты открылась, и оттуда вышел редактор. Конечно, ему стало очень не по себе, когда он увидел Артамонова. Но он сделал равнодушное лицо и неторопливо направился к лестнице. Артамонов тоже сделал равнодушное лицо и пошел следом. Я притаился между стеной и створкой двери, а когда редактор с Михаилом прошли, стал красться за ними.
В раздевалке Замятин очень долго натягивал шубу, поправлял калоши и старался делать вид, что не замечает Артамонова, а тот, уже одетый, поглядывал в зеркало и напевал:
— «Жил-был у бабушки беленький козлик…»
Наконец они ушли, все с теми же равнодушными лицами.
Через полминуты я, уже одетый, выскочил на улицу.
Переулок, в котором находилась школа, был тихий, почти безлюдный. Вдоль тротуаров тянулись кучи снега, похожие на горные хребты.
Кирилл с Михаилом шагали неторопливо, словно прогуливаясь: впереди — редактор, в черной шубе и шапке с ушами, сзади — Артамонов, в валенках, меховой куртке и кубанке, сдвинутой набекрень.
Метрах в пятидесяти от школы Кирилл вдруг остановился и обернулся.
— Бить
Артамонов что-то ответил, но я не расслышал.
— Ну на, бей! Все равно ты меня этим не сломишь… Ну, что ж ты не бьешь? Бей!
Артамонов бить редактора не стал. Он сгреб его и поставил головой в снег.
И тут… тут я понял, что должен делать. Сейчас Кирилл узнает, что такое настоящая дружба! Сейчас он поймет, над каким человеком издевался он в своей газете!
Я подбежал к Михаилу и остановился перед ним, быстро-быстро приговаривая:
— Чего ты лезешь, чего ты лезешь, чего ты дерешься?
Артамонов так же быстро отвечал:
— А чего тебе надо, чего тебе надо, чего тебе надо?
— Ну-ну, петухи! — раздался над нами строгий голос. Какой-то прохожий развел нас в стороны.
Тут мы увидели, что из школы выходят педагоги.
— Ладно, редактор, попадешься еще! — сказал Артамонов и убежал.
Я обернулся к Замятину. Шапка редактора лежала на тротуаре, голова его была облеплена снегом, но почему-то он все-таки имел довольный вид.
— Больно? — спросил я.
— Чепуха! Я к этому был готов, — ответил редактор, вытирая лицо. — Нас этим не сломишь!.. А тебе — спасибо. Ты благородно поступил. Руку!
Мы крепко пожали друг другу руки. Я так был взволнован, что даже не мог говорить.
Редактор вытряхивал снег из-за воротника. Лицо его снова стало хмурым:
— Только вот что, Семен… Ты только не обижайся, но мы тебя опять запланировали.
Я молчал. Молчал и Кирилл.
— Понимаешь, дружба дружбой, а принцип принципом. Мы тебя запланировали на тему о шпаргалках.
Я плюнул в сторону, повернулся и пошел.
— Хочешь, я тебе по алгебре помогу? — каким-то жалобным голосом спросил редактор.
Я, конечно, даже не оглянулся.
24 февраля.
Настроение паршивое. Сегодня подошел к Михаилу и сказал:
— Артамонов, я вчера был неправ. Теперь я палец о палец не ударю, если ты… Ну, в общем, ты понимаешь.
Артамонов опустил голову, подумал и вздохнул:
— Что в этом толку! Его поколотишь, а он только гордиться будет: мол, за принципы пострадал. Заметил? Он даже никому не пожаловался на вчерашнее!
25 февраля. 6 часов 30 минут.
Сережа Бодров ликвидировал двойки по русскому и физике. Теперь у него только одна: по алгебре.
Завтра снова выйдет «Крокодиленок», и снова я буду там висеть. Удивительно, как это у Замятина хватает изобретательности: пишет все об одном и том же да об одних и тех же, и каждый раз по-новому, и каждый раз весело.
Только сейчас у меня явилась интересная мысль: «А что было бы с «Крокодиленком», если бы Артамонов, Бодров и я перестали получать двойки и заниматься болтовней на уроках? Где бы тогда редакторы нашли материал, чтобы выпускать свою газету? Ведь, кроме нас, в классе нет больше двоечников!»