Невиданная птица (сборник)
Шрифт:
— Есть! Тут она! — вскрикнул вдруг один из ремесленников.
Казалось, сам вагон облегченно вздохнул и веселее застучал колесами.
— Нашли?
— Где «тут»?
— Бейте ее скорей!
Присевшего на корточки ремесленника окружило несколько человек. Толкаясь, мешая друг другу, они заглядывали под боковое место, куда лейтенант светил фонариком.
— Под лавкой, говорите? — спрашивали их пассажиры.
— Ага! В самый угол заползла.
— Как же ее достать?
— Трудненько!
— Ну, что вы стоите? Уйдет!
Явился старший и с ним девушка-проводник.
— Кочережку!.. Кочережку! Кочережку неси!
Проводница ушла. Вагон притих в ожидании развязки. Старичок в панаме, сидя на третьей полке, вынул часы:
— Через сорок минут Москва. Незаметно время прошло. Благодаря… гм… благодаря молодому человеку.
Кое-кто засмеялся. Все собравшиеся вокруг ремесленника посмотрели на Борю, словно только сейчас вспомнили о нем. Он стоял в сторонке, печальный, усталый, и медленно тер друг о друга испачканные ладони.
— Что, друг, пропали твои труды? — сказал лейтенант. — Охотился, охотился, бабушку вконец допек, а сейчас этот дядя возьмет да и ухлопает кочергой твое наглядное пособие.
Боря поднял ладонь к самому носу и стал соскребать с нее грязь указательным пальцем.
— Жалко, охотник, а? — спросил ремесленник.
— Думаете, нет! — прошептал Боря.
Пассажиры помолчали.
— Похоже, и правда нехорошо выходит, — пробасил вдруг усатый рабочий. Он спокойно сидел на своем месте и курил, заложив ногу за ногу, глядя на носок испачканного глиной сапога.
— Что нехорошо? — обернулся старший.
— Не для баловства малый ее везет. Убивать-то вроде как и неудобно.
— А что с ней прикажете делать? — спросил гражданин в пенсне.
— Поймать! «Чего делать»! — ответил ремесленник. — Поймать и отдать охотнику.
Вошла проводница с кочергой. Вид у нее был воинственный.
— Тут еще? Не ушла? Посветите кто-нибудь.
Лейтенант осторожно взял у нее кочергу:
— Товарищи, может не будем, а? Помилуем гадюку?.. Посмотрите на мальчонку: ведь работал человек, трудился!
Озадаченные пассажиры молчали. Старший воззрился на лейтенанта и покраснел:
— Вам смех, товарищ, а нашего брата могут привлечь, если с пассажиром чего случится!
— А убьете гадюку, вас, папаша, за другое привлекут, — серьезно сказал ремесленник.
— «Привлекут»… — протянула проводница. — За что же это такое привлекут?
— За порчу школьного имущества, вот за что.
Кругом дружно захохотали, потом заспорили. Одни говорили, что в школе все равно не станут держать гадюку, другие утверждали, что держат, но под особым надзором учителя биологии; третьи соглашались со вторыми, но считали опасным отдавать гадюку Боре: вдруг он снова выпустит ее в трамвае или в метро!
— Не выпущу я! Вот честное пионерское, не выпущу! — сказал Боря, глядя на взрослых такими глазами, что даже пожилая колхозница умилилась.
— Да не выпустит он! — затянула она жалостливо. — Чай, теперь ученый! Ведь тоже сочувствие надо иметь: другие ребятишки в каникулы бегают да резвятся,
— Н-да! Так сказать, уважение к чужому труду, — произнес старичок в панаме.
Гражданин в пенсне поднял голову:
— Вы там философствуете… А проводили бы ребенка до дому с его змеей?
— Я? Гм!.. Собственно…
Лейтенант махнул рукой:
— Ну ладно! Я провожу… Где живешь?
— На улице Чернышевского живу.
— Провожу. Скажи спасибо! Крюк из-за тебя делаю.
— Ну как, охотники, убили? — спросил кто-то с другого конца вагона.
— Нет. Помиловали, — ответил ремесленник.
Старший сурово обвел глазами «охотников»:
— Дети малые! — Он обернулся к проводнице: — Щипцы для угля есть? Неси!
— Дети малые! — повторила, удаляясь, проводница.
Через десять минут гадюка лежала в банке, а банка, на этот раз очень солидно закрытая, стояла на коленях у лейтенанта. Рядом с лейтенантом сидел Боря, молчаливый и сияющий.
До самой Москвы пассажиры вслух вспоминали свои ученические годы, и в вагоне было очень весело.
«Калуга — Марс»
В эту дождливую ночь совсем близко от городка ухали орудия. Фашисты были в двенадцати километрах.
С маленькой станции только что ушел последний эшелон, увозивший в тыл женщин, стариков и детей. Коротко постукивая, прошли теплушки, проползли длинные пассажирские вагоны с чуть заметным светом в замаскированных окнах; процокала открытая платформа с зенитным пулеметом и красноармейцами. Эшелон исчез в темноте. Шум его колес постепенно затих. На опустевшей станции остались только несколько железнодорожников, часовые на перроне и среди путей да двое мальчишек лет по одиннадцати, притаившихся под башней водокачки: один из них — круглощекий, в длинном пальто с поднятым воротником, обмотанным шарфом, в меховой шапке; другой — худенький, юркий, в коротком черном бушлатике и черной кепке.
Они долго стояли молча возле мокрой стены, прислушиваясь к шагам часового на перроне и к гулким выстрелам орудий. Потом мальчик в длинном пальто прошептал еле слышно:
— Слава! Слава!
— Ну?
— Слава, ты куда записку сунул?
— К маме в узел с постелью.
— К моей маме?
— Нет, к моей… Стой тихо. Услышат!
Они помолчали. Через минуту опять послышался шопот:
— Слава! А, Слава.
— Чего тебе?
— Слава, что ты написал в записке?
— «Что, что»! Написал: «Дорогие мама, бабушка и Вера Дмитриевна! Мы убежали с поезда. Мы хотим грудью защищать город от врагов. Пожалуйста, не волнуйтесь и не беспокойтесь». Ну и всё. Стой тихо и ничего не говори! Понял?