Невиданная птица (сборник)
Шрифт:
Лейтенант, сидевший за столом, улыбнулся и переглянулся с товарищем.
— Отправляешь? — негромко спросил тот.
— Отправляю.
— Здорово нагорело?
— Хватает. — Лейтенант просмотрел какую-то бумажку. — Так вот, друзья. Мы навели справки: ваши родители сошли на станции Гремихино и разыскивают вас. Сегодня туда идет наша машина. Оденьтесь, соберите вещи. Шофер за вами зайдет.
Приятели остолбенели.
— Товарищ… командир… мы… мы хотим в армии служить, — еле выдавил Слава.
— Мы на фронт… — начал было Миша.
Лейтенант вдруг поднялся.
— Вы хотите в
— Да. Мы хотим, чтоб…
— Вы меня называете командиром. Так?
— Да. Мы…
— А знакома вам воинская дисциплина?
— Мы… Нам знакома.
— А вам известно, что приказ командира — в армии закон?
— Известно, — еле слышно сказал Слава.
— В таком случае, смирно!
Лейтенант выпрямился. Ребята вздрогнули и застыли, вытянув руки по швам. Лейтенант заговорил медленно и отчетливо:
— Приказываю вам собрать вещи к двадцати трем часам ноль-ноль и ехать к мамам. Повторите приказание!
— Собрать вещи… и ехать к мамам, — тихо сказал Слава.
— Вещи… и ехать к мамам, — почти прошептал Миша.
— Кру-гом!
Секунды три приятели стояли неподвижно на том самом месте, где стоял вчера сержант Смирнов. Потом они вздохнули, посмотрели друг на друга, повернулись кругом и оба молча зашагали к двери.
Про наши дела
Как только организовался наш КВШ. Оська велел мне подробно записывать все школьные дела.
— Ты будешь у нас летописцем, вроде старинных иноков, — сказал он. — Не так уж часто ребятам приходится делать то, что делаем мы. Лег через пятьдесят твоя записки будут просто кладом для историков.
Я согласился и даже выменял у одного мальчика толстую тетрадь за немецкий шлем, пробитый пулей, но в течение многих месяцев не написал ни одной строчки. Старинные иноки сидели себе преспокойно в кельях или в обозах княжеских дружин да записывали все, что делается вокруг. У меня же с этим КВШ было столько дел и всяких неприятностей, что я пить-есть забывал, не то что думать о каких-то записках.
Только теперь, через полгода, у меня нашлось время, чтобы рассказать всю эту историю.
Глава I. Таинственные записки
Дело было весной 1943 года. Я сидел на подоконнике, зашивая порванный ботинок. В голове у меня были очень мрачные мысли.
За неделю до этого мы с мамой вернулись из эвакуации в родной городок. Я, конечно, успел уже обегать всех знакомых ребят, наслушался рассказов о происходивших осенью боях на подступах к городу и не раз осмотрел то, что осталось от нашей школы.
А остались от нее лишь закоптелые кирпичные стены.
Фашисты не смогли ворваться в город. Но они два дня обстреливали его из орудий и разрушили целый район — Осетровую слободку. Просто чудом кажется, что школа, стоявшая на самом краю городка, только сгорела, а не превратилась в груду битого кирпича.
Теперь ребята часто собирались на пожарище. Бродили по классам, в которых не было полов, а вместо потолка синело небо; вспоминали, где чья парта стояла, и говорили о тех днях, когда школу восстановят. Все ребята были твердо уверены, что ее восстановят к осени. Говорили даже, что будет надстроен второй этаж. Все мы, ученики, только и ждали, когда начнется строительство, чтобы самим взяться помогать рабочим.
Но вот однажды в помещении десятилетки, расположенной на другом конце города, состоялось общее собрание учеников нашей школы. Мы подняли страшный шум, когда на эстраду взошел наш старенький преподаватель литературы Платон Иванович. Все мы часто встречали его на улицах, разговаривали с ним, но сейчас так хлопали в ладоши, так кричали, словно увидели его в первый раз после начала войны.
Он стоял перед нами в той же черной суконной толстовке, в которой бывал на уроках, точно так же, как раньше, протирал носовым платком пенсне, но курчавые волосы его и торчащая вперед бородка стали еще белее за этот год.
Когда мы угомонились. Платон Иванович надел пенсне, оперся ладонями о стол перед собой и заговорил негромко и медленно:
— Ну вот… Вот мы и встретились с вами опять в школьной обстановке.
Мы вскочили на ноги и снова захлопали и закричали, а Платон Иванович стоял неподвижно, слегка улыбался и смотрел на нас, не замечая, что пенсне свалилось с носа и повисло на черной тесемочке. Потом он продолжал:
— Так вот, товарищи дорогие! На мою долю выпала очень приятная задача, о которой каждый из вас, повидимому, догадывается. Мне поручено сообщить вам, ученикам семилетки, о том, что с первого сентября этого года в нашем городе возобновятся школьные занятия. (Тут снова кто-то захлопал. На него зашикали.) Но, дорогие мои, прежде чем начать заниматься, в школе нужно произвести необходимый ремонт. И я полагаю, что все мы, собравшиеся здесь, обязаны внести свою трудовую лепту в это дело.
Тимошка Садиков вскочил и закричал, колотя себя кулаками в грудь:
— Платон Иванович! Честное пионерское! От имени всех говорю: день и ночь напролет будем работать! Честное пионерское!..
— Садись, Тимофей, — сказал Платон Иванович. — Я вполне уверен, что Тимофей Садиков выражает общее мнение, и другого ответа не ждал. Собственно говоря, днем и ночью работать не нужно. Ремонт настолько незначителен, а нас так много, что каждому придется уделить лишь несколько часов своего времени.
Мы притихли, ничего не понимая. Одна девочка спросила:
— Как же так, Платон Иванович?!.
Платон Иванович надел пенсне и посмотрел на нее:
— Позволь! Что именно «как же так»?
— Ну как же так «ремонт незначителен», когда от школы одни стены остались?
Платон Иванович помолчал.
— Виноват! Тут, видно, какое-то недоразумение. Ты о какой школе говоришь?
— Ну, о нашей, сгоревшей, конечно.
— Гм!.. Да-а! Тут недоразумение. Это… это… конечно, моя оплошность. Я полагал, вы уже знаете о том, что этот год мы будем заниматься в три смены в помещении десятилетки.