Невидимая река
Шрифт:
Девушка мертва? Да все мы мертвы!
Героин спасает от подобных мыслей. Именно героин спас мне жизнь. Но по его же милости меня найдут мертвым в какой-нибудь канаве в Ольстере. И по моему избитому телу будет хлестать проливной дождь.
Только я оказался умнее их. Не сказать чтобы гений. Но умнее их.
Машины. Гаснущий свет. Самолеты. Люди орут. Тяжелая июньская ночь. Симфония города. Тяжкие одежды пустоты. Я плыву на надувном матраце через океан вечности. Или через бесконечную пустоту ночного неба.
Поворот дизельного двигателя. Гудок товарняка. Машины. Голоса. Телевизор
С фотографии сияет улыбкой красавица в оранжевом сари.
Все стало проще…
Позже.
Денверский товар.
Чистейший героин из всех, что мне доводилось пробовать. На такой точно можно подсесть с концами. Так и валяться. Плыть. Вспоминая Новалиса: «Нам неведомы глубины нашего духа: в них ведет путь, полный загадок». В сущности, сейчас я могу обойтись и без героина. Я же не в Ирландии. Никакой потребности в этом нет. Героин был мне нужен для определенных целей. Он служил мне защитой. Как борода, как хилая сутулая осанка, как прерывающийся голос.
А теперь он ни к чему. Ну да, я брошу, уйду в завязку. Найду убийцу. А себя спасу. Именно так. Мысли. Спускаются с заоблачных высей. Героин не проходит, как анестезия. Он выталкивает тебя наружу.
Хотя не в этот раз.
Джон тряс меня:
– Вставай, кретин.
– Сколько времени, ты, хрен с горы?
– Десять.
– Утра?
– Вечера.
– Господи, что я говорил тебе об акклиматизации?
– Я проголодался и захотел глянуть, как ты насчет спуститься вниз и достать чего-нибудь на ужин. К тому же тут у нас Америка, мы хотели чего-то такое провернуть, с кем-то встретиться, припоминаешь?
– Да, Джон, но ночью лучше поспать, привыкнуть к часовому поясу.
– Ты так и собирался всю ночь проспать на полу в ванной в одних трусах?
– Нет.
– Тогда пошли. Я собираюсь за едой. Ты со мной или нет?
Мы оделись и спустились вниз. Служащий за гостиничной стойкой смотрел бейсбольный матч по портативному телевизору.
– Где здесь можно поесть? – спросил Джон прохожего.
– Забегаловка «Уайт Спот», через три дома на юг отсюда, – ответил тот, не поднимая глаз.
Забегаловка. Официантка лет сорока с сигаретой в руке – мертвенно-бледная кожа, обесцвеченные насмерть волосы, – замудоханная жизнью вообще и сегодняшним днем в частности. Мы глянули в меню. В нем оказалась как минимум дюжина блюд, о которых мы никогда не слышали: «ленивые» сэндвичи, бублики с мясом, сэндвичи «субмарина», хуэвос ранчерос, поэтому мы склонились в пользу чизбургеров и картошки фри, что было вполне в стиле Америки, чтоб ей пусто было. Когда принесли сэндвичи, у меня сразу же пропал аппетит, так что Джон съел свой чизбургер и половину моего, а я поклевал картошки. Мы выпили колы, Джон перекурил, и мы покинули заведение. Приятная ночь. Теперь я чувствовал себя лучше.
Мы шли по Бродвею. Впереди нас расстилался Денвер. В небе – звезды
Неоновые огни. Теплая ночь. Патрульные машины. Сирены. Здоровые американские тачки. Клуб, внутрь которого заходит группа молодых людей. Джон обернулся и посмотрел на меня.
– Нет-нет, даже не думай, – сказал я. – Я иду домой и собираюсь хорошенько выспаться. Никаких приключений, дружище. Забудь.
Конечно, мы туда пошли.
Ночной клуб… Девицы в баре поднимаются вверх по лестнице. Одна – рыжая, аспирантка университета Колорадо, будущий астроном. Карие глаза, этакая кошечка, притом смышленая. Джон с какой-то азиаткой в сандалиях и мини-юбке а-ля Дейзи Дьюк, толкает спич о том, что в фильме «Дикарь» Брандо водит не «харлей», а «триумф». Азиатка превосходным образом изображает заинтересованность.
Широченная улыбка Джона нас всех буквально заразила. Он подхватил брюнеточку и повлек ее на танцпол, я же остался с рыжей толковать об астрономии. Я поведал ей, что мой отец – учитель математики, на что она сказала, что астрономия на восемьдесят процентов состоит из математики.
Наконец-то, в кои-то веки разговор о математике вызвал у меня радость – через некоторое время я обнаружил себя слегка покусывающим розоватую нижнюю губу своей собеседницы. Она поцеловала меня и передвинулась со своего сиденья на мое, так что теперь ее груди сквозь футболку с названием группы «R.E.M.» касались моей груди. Мы целовались, и от нее веяло пивом и медом.
На мгновение она прервалась, чтобы перевести дыхание.
– Ты знаешь, что сегодня за день? – спросила она.
– За исключением того, что это счастливый день для меня, нет.
– Пока еще не счастливый, мистер.
– Ладно, так что за день сегодня?
– Начало солнцестояния. Знаешь, что такое?
– Самый длинный день в году.
– Правильно, – сказала она, не скрывая удивления. – Мы собираемся на рейв-дискотеку во Флэт-Айронз, под Боулдером. Ты когда-нибудь был в Боулдере?
– Мы только приехали, – ответил я.
– Денвер – отстой, чувак. Вот Боулдер – это да. Не бывал на рейверских тусовках? Тебе понадобится спальник. Попробую раздобыть тебе. Ты принимаешь экстези? Мы хотим танцевать всю ночь, до восхода.
– Зачем?
– Ты что, не слушаешь, что я говорю? Это же самая короткая ночь в году! Ночь летнего солнцестояния. Погоди, у меня есть флаерс.
Она полезла в задний карман своих облегающих джинсов. В то время рейверские тусовки были нелегальными. Они устраивались втайне, и информация распространялась от одного к другому. Рейв и экстези были новинкой для Америки. Рейв-культура здесь находилась на самой ранней стадии. Все серьезно, на подъеме. Подумать только! На флаерсе красовалась огромная строчная буква е,и ниже было написано: «Рейв-сумасшествие в середине лета. Эйсид-хаус. Танцы до восхода солнца».