Невидимка и (сто) одна неприятность

Ясная Яна

Поток становился мощнее, нагрузка на каналы возрастала, но пока что поступающая сила еще умещалась в моем резерве, и от меня не требовалось каких-либо усилий, нужно было только принимать ее. Не сопротивляться. Не пытаться вытолкнуть из себя чужеродное вливание.

Для Эрика Лагранжа люди вокруг не личности, заслуживающие того, чтобы с ними считались, а инструменты, функции. А я просто его проект.

— Твой резерв почти наполнился, — вмешался в мои мысли холодный голос.

А то я не знаю, что он почти

наполнился... Я всё это чувствую, хренова ты рептилия!

Отец, не слыша моих мысленных комментариев, продолжил давать указания, с сосредоточенным лицом наблюдая за экспериментом через развернутую магическую проекцию.

 — По моей команде инициируй движение силы по своим каналам. Ни в коем случае не выпускай, слышишь? Только циркуляция потоков внутри энергоструктуры!

Он будет контролировать меня всегда. Всегда. До самой смерти. Каждое мое движение должно будет получить его одобрение.

В моей жизни никогда не будет больше Лали — которая и так слишком пострадала из-за меня. Я не смогу сдержать данное ей обещание — найти ее и быть с ней. Мне не убежать.

В моей жизни вообще никогда больше не будет ничего хорошего — он не позволит. В ней всегда будет только Эрик Лагранж!

От ненависти и отчаяния хотелось выть.

Давление в резерве нарастало медленно и равномерно — и это гораздо лучше, чем было, когда отец пробовал наращивать его рывками — но неуклонно.

Постепенно появлялось ощущение жжения в каналах, боль во всем теле и тошнота.

Вскоре к нему добавилось распирающее мерзкое чувство, от которого казалось, что ты трещишь по швам — резерв заполнялся.

Я весь покрылся испариной, я чувствовал, что через лоб по лицу, по губам и на подбородок, стекает соленый пот и капает на серебро магической печати, но испаряется, не долетая. Сил на то, чтобы удерживать равновесие, уже не было: всё уходило на самоконтроль, я обвис на цепях, целиком сосредоточив внимание на том, чтобы не позволить себе рефлекторным усилием вытолкнуть распирающую меня силу.

Я идиот. Я зря решил, что смогу когда-нибудь избавиться от его власти. Плевать на совершеннолетие: удавка на совершеннолетних действует так же, как и на несовершеннолетних!

— Давай, — раздалась сухая, как щелчок хлыста, отцовская команда.

И я медленно, с трудом удерживая концентрацию, начал выполнять простейшее упражнение из магической практики для начинающих: погнал силу по каналам, запустив её цикличное движение внутри себя.

Силы было много. Слишком много. Невыносимо много.

Это было… Это ощущалось так, будто по моим венам вместо крови медленно и трудно потек лавовый поток.

И, не выдержав, я выгнулся, разом пытаясь бессознательно избавиться от этой пытки и из последних сил её же удержать, и заорал.

От боли, от безнадежности, от ненависти, от понимания что так будет всегда!

А в следующий миг произошло сразу несколько событий.

Сперва настройки печати, обеспечивающие надежность связи между экспериментатором и испытуемым в любых условиях, донесли до меня удовлетворенное отцовское “Отлично! Всегда бы так…”.

А потом что-то глухо шмякнуло. В той стороне, где стояла Лали.

И я понял — он не сдержал своего слова. Он и не собирался ее отпускать.

Он её убил.

Я дернулся, леденея, хватая ртом воздух и открывая глаза — но еще до этого из бездны ужаса меня выдернул неистовый визг “Дани-и-и...”, оборвавшийся задавленным хрипом.

А когда я проморгался сквозь пот, заливающий глаза, огромное облегчение сменилось всепоглощающей яростью: надсмотрщик, державший Лали в захвате, валялся у стены недвижимой грудой, а Лали, моя Лали, болталась в воздухе в полуметре над землей, и отчаянно старалась сцарапать со своего горла невидимую душащую ее петлю.

Отец даже не смотрел в ее сторону, не оторвал взгляда от проекции. Он душил живого человека, как котенка, не отвлекаясь от своего драгоценного эксперимента.

— Даниэль! Потоки!

Потоки, да.

Как скажешь, папа.

Сосредоточившись, я потянул на себя всё, что так усиленно в меня вливали. Все до донышка, до последней капельки.

А потом напрягся и всей сконцентрированной силой ударил в направлении Эрика Лагранжа.

Кажется, он успел что-то понять, когда показатели проекции рухнули. Кажется, даже успел что-то предпринять. Но сила удара была такова, что мага снесло вместе со всеми его щитами и артефактами и впечатало в стену с противным хрустом и звоном баночек, колбочек и прочего окружения...

Лали шлепнулась на пол и повалилась на бок, сворачиваясь калачиком и баюкая освобожденное горло — я дернулся к ней, забыв про кандалы, упал на колени и только тут заметил, что мои руки свободны. Цепи, удерживающие их, болтались обрывками, на браслетах.

Кажется,они не выдержали, когда я впервые с двенадцати лет, бросая сырую силу, непроизвольно повторил волевое усилие руками. “Какой позор для обученного мага!” — сказал бы на такое Эрик Лагранж.

Браслеты на ногах я расстегивал дрожащими пальцами, пытаясь высмотреть, что там с Лали.

Сил встать на ноги не было, все тело болело и каждая мышца тряслась, как припадочное желе, поэтому к цели я пополз на четвереньках, наплевав на кандалы и обрывки цепей, которые так и болтались на руках. Хрен с ними, потом сниму! Что там с Лали?

И дополз.

И повалился на бок с ней рядом, растеряв остатки сил от облегчения.

Жива! Самое главное, жива! Дышит хрипло и с надрывом, но жива, и это главное!

Сделав над собой некоторое усилие, сгреб ее в объятия и прижал к себе.