Невидимое зло
Шрифт:
— А твое?
Зан покачала головой:
— Нет.
— А кто тебе сказал?
— Один человек… которому я очень дорога, — добавила она, поколебавшись.
— Мужчина?
Она кивнула.
— Которого ты встретила в Лондоне?
Она снова кивнула.
— И ты ему доверяешь?
— О да! — подтвердила она. — Я ему доверяю. — Наши глаза снова встретились, и на этот раз ее взгляд стал теплее, в нем отражалось сочувствие. — Для меня это тоже явилось шоком. Причем настоящим. Сначала смерть дяди, а теперь еще это. Я хочу сказать, что теоретически я понимаю: смена режима невозможна без насилия, и кто-то с таким же, как у меня, цветом кожи неизбежно погибнет. Я могу это принять. Но когда речь идет о моем отце… Вот почему
«Другими словами, ты хочешь нанести отцу последний визит до того, как твои „товарищи“ убьют его», — подумала я. Но вслух произнесла совсем другое.
— Когда ты окажешься в Лондоне, то будешь заниматься не только Школой экономики, так ведь?
Зан снова покачала головой.
Мы немного посидели молча, разглядывая обывателей, спешивших по своим делам.
— Марта?
— Да?
Зан нервно улыбнулась:
— Когда я узнала, что в списке есть твое имя, это не особенно меня тронуло. Но теперь мне не все равно. Совсем не все равно!
Я довольна, что Зан живет у нас, я наверняка буду скучать по ней, когда она уедет в Лондон. Может, она и права: о случае с Берни Тунстоллом лучше всего забыть. Но я по-прежнему считаю, что поступила правильно, рассказав обо всем Нелсу. Я знаю, что Зан мне сообщила по секрету, но разве я могла промолчать? Ведь он соблазнил девчонку, которой было всего четырнадцать лет! Но именно с этого наши отношения начали портиться. Берни Тунстолл имел связи, был богат и достаточно смышлен, чтобы разыграть сцену невинности. Пенелопа больше верила ему, а не дочери. Зан отказалась обращаться с заявлением в полицию, а врач подтвердил, что она не девственница. Пенелопа сказала в полиции, что Зан, по ее мнению, спала со сверстниками, и Зан не стала это отрицать. Нелса это разозлило еще больше. Целый год они судились, кому надлежит осуществлять опеку над ней. Зан отказывалась переезжать к нам, а Нелс был против ее возвращения к Пенелопе. Зан весь семестр проучилась в школе-интернате, а каникулы провела с дядей Хенни на его овцеферме в Кару. В конце концов она снова оказалась с Пенелопой и иногда заезжала к нам, но всегда была грубой и злой, эти посещения превратились для меня в настоящее мучение.
Она умела быстро плавать, то есть по-настоящему быстро. Когда ей исполнилось семнадцать лет и она выиграла квалификационные соревнования, то невозможность принять участие в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе стала для нее настоящим ударом. Конечно, никакой ее вины в этом не было — это просто еще одно следствие апартеида, причем не самое ужасное — я ей так и сказала. Она не могла участвовать в международных состязаниях, но зато в своей стране к ней относились как к человеку, чего не скажешь об отношении к восьмидесяти процентам населения. Казалось бы, очевидный довод, особенно для дочери Корнелиуса ван Зейла. Но она его не приняла и не хотела ничего слушать. По ее словам, во всем виноваты невежественные и предвзятые американцы, люди, подобные мне! Я тогда здорово разозлилась. Конечно, сейчас я понимаю, что она это говорила нарочно, чтобы причинить мне боль и оттолкнуть меня. И это ей удалось.
Примерно в это же время — явно не без помощи Хенни и его семьи — Зан начала проявлять интерес к своим бурским корням. Хенни всегда считал, что Нелс предал свой народ, и с радостью воспользовался возможностью показать Зан, как живет настоящая богобоязненная фермерская семья африканеров. Эта страна расколота на тех, кто говорит по-английски и на африкаанс, не меньше, чем на белых и черных. Зан была воспитана исключительно на англоязычных традициях. Нелс очень гордится своими предками-бурами и, думаю, больше всего жалеет о том, что его недовольство апартеидом оттолкнуло его от языка, церкви, общины и других родственников. Теперь он изгой в глазах собственного народа. Поэтому, когда Зан начала проявлять серьезный
22
Николас Петрус ван Вейк Лау (1906–1970) — писатель и поэт ЮАР.
23
Франсуа Малерба (1555–1628) — известный французский поэт XVII века.
О ней не было ничего слышно целых девять месяцев. Затем она неожиданно объявилась в нашем доме и с порога заявила, что совершила ужасную ошибку. Ее шокировали расисты, с которыми она познакомилась в университете, и идеология апартеида, входившая в курс обучения. Последней каплей стал случай, когда она вечером возвращалась домой с группой студентов-регбистов, которые затеяли драку с пожилым чернокожим, жестоко избили его и оставили истекать кровью в грязи. Все весело смеялись, но она больше не хотела иметь с ними дела.
Нелс был рад. Она перешла в более либеральный англоязычный университет Витватерсранда и полностью изменилась — организовывала демонстрации, писала статьи в подпольных изданиях, попадала в полицию. После окончания университета она осталась в Йоханнесбурге, занимаясь более или менее одним и тем же и меняя одну временную работу в офисе на другую.
А теперь она едет в Англию заниматься бог знает чем.
Мне пришло в голову, что «Лагербонд» может быть тайным обществом по борьбе с апартеидом. Я рассказала Зан, что к Нелсу приезжали Хавенга и Виссер, но она тоже ничего не слышала о «Лагербонде». Думаю, что я просто выдаю желаемое за действительность.
Нелс уже несколько дней в Лондоне. Хорошо, что его нет дома.
27 июля
Ко мне только что приходили из тайной полиции. Раньше я с ними никогда не сталкивалась. На пороге появился вежливый молодой человек в пиджаке и галстуке. Увидев Зан, он сказал, что хочет побеседовать со мной наедине. Дорис принесла нам кофе, мы сели и немного поговорили о саде. Ему понравились магнолии и клумбы с фейнбос, он поинтересовался, сколько лет дубу у входа в дом. Похоже, наши с Финнисом старания были оценены по достоинству.
Он поинтересовался, насколько близко я знаю Либби Вайсман. Я сказала, что очень хорошо, тогда он спросил, известно ли мне, что Либби — член Коммунистической партии. Я изобразила возмущенное негодование и поинтересовалась, есть ли у нее ограничения в правах. Он ответил, что пока нет, но они за ней пристально наблюдают. И добавил, что женщине в моем положении лучше держаться от нее подальше.
— В моем положении? — переспросила я. — Вы имеете в виду, что я жена владельца газет или что я гражданка Соединенных Штатов?
— И то и другое, — ответил он. — Мы верим в торжество закона в этой стране и относимся ко всем гражданам одинаково, независимо от национальности или семейного положения.
Услышав это, я поперхнулась кофе. Но я поняла, что он имел в виду. Это был сигнал: «Берегитесь!»
Зан явно нервничала — она не сомневалась, что полицейский приходил поговорить о ней. Узнав, что о ней он не сказал ни слова, она явно обрадовалась, а потом спросила, что ему было нужно. В ответ я только улыбнулась.