Невидимые знаки

Винтерс Пэппер

Каким-то образом неудача пыталась погубить нас, но случилось обратное.

Мы получили то, чего у нас не было раньше.

То, что позволит увеличить продолжительность нашей жизни в разы.

Вместо того чтобы называться ночью из ада, ее окрестили рождественским утром. Праздничный сезон мог задержаться на несколько недель, но Санта-Клаус наконец-то нашел нас со своими санями и оленями.

…

Несмотря на то, что счастье пришло после ночи катастрофы, я все еще не могла

избавиться от воспоминаний о том, как это было, когда мы впервые оказались на мели.

Первая паника.

Первая беспомощность.

Первые молитвы о спасении.

Я забыла глубину тоски по дому и бесконечные мольбы о спасении. Время адаптировало нас, и вместе с физическими возможностями развивались и наши мысли. Шли дни, когда я была довольна. Даже недели.

Я была довольна нашей жизнью и поглощена вожделением и потребностью в Гэллоуэйе.

Мы все стали виновны в забывчивости. И скоро... кто знал, что будет означать слово «дом». Станет ли этот остров домом? Станет ли это дикое существование предпочтительнее крысиных бегов общества?

Я не знала.

Я не знала, хотела ли я узнать.

Потому что если это действительно станет домом, а наши разношерстные бандиты станут настоящей семьей... что это будет означать для будущих целей? Неужели мы никогда не попытаемся уехать? Смиримся ли мы с тем, что это наша судьба, и пустим ли корни более постоянные, чем те, что у нас уже были?

У меня не было ответов, и через несколько ночей после шторма, когда рядом никого не было, кто мог бы увидеть мое предательство, я вырвала из блокнота страницу с простыми словами песни, которую написала в самые мрачные дни моего пребывания на острове.

Я свернула пергамент.

Я засунула его в одну из пластиковых бутылок, пожертвованных морем, и зашвырнула ее как можно дальше в прилив.

Именно послания привели меня в это место.

Возможно, плавающее бесхозное послание станет тем, что освободит нас.

…

Третий удар невезения был нанесен не столько по нашей вине или из-за того, что мир пытался нас убить... сколько из-за забытой даты, которая погубила радость маленькой девочки.

Пиппе исполнилось восемь лет.

И мы не праздновали.

Только когда ее сопение, через неделю после муссона, заставило меня вылезти из постели и пойти к ней, она рассказала мне об этом. Держа ее в темноте, она сломалась, не в силах больше сохранять храброе лицо, и рассказала мне самую ужасную вещь.

У нее был день рождения, а она никому не сказала.

А Коннор, будучи типичным подростком, забыл.

Мы были так далеки от праздников и юбилеев, что я даже не подумала их подготовить.

Бедняжка.

Когда мы только приехали, Коннор упомянул, что Пиппе через несколько месяцев исполнится восемь лет. Однако я никогда не спрашивала дату, потому что считала, что мы будем в своих семьях задолго до праздника. Хуже всего было то, что... я сомневалась, что вспомнила бы, если бы он мне сказал. Мой мозг не был мне другом

в эти дни.

Но я ошибалась.

Прошли месяцы, а мы все еще были здесь.

И никто не суетился вокруг такой драгоценной девочки.

Я обняла ее покрепче, изливая столько ласки, сколько могла, чтобы исправить нашу ошибку. Пиппа старалась быть храброй, не желая поднимать шум, потому что она была достаточно взрослой, чтобы понимать, что наши обстоятельства теперь изменились, но все еще достаточно причудливой, чтобы желать идеального званого вечера.

Гэллоуэй застал меня за укачиванием Пиппы перед самым рассветом. Наше влечение и незавершенное дело дошли до предела.

Мои соски покалывало. Моя сердцевина стала жидкой. И все внутри меня хотело обнять его, извиниться и забыть о случившемся. Притвориться, что мы никогда не сдавались, никогда не портили отношения, и попробовать снова, с чистого листа.

Почему я не могу этого сделать? Почему я не могу вернуться в прошлое и поступить иначе?

Но я не могла вернуться назад. Только исправить ситуацию.

— Прости меня, — прошептала я.

Он грустно улыбнулся.

— Не за что извиняться.

Каким-то образом, после нескольких дней перекрестного напряжения, оно растворилось... вот так.

Наши отношения вышли за рамки недопонимания и оплошностей. Они были более зрелыми, чем язвительные споры и холодные взгляды.

Мне очень, очень повезло.

Отойдя от кровати, он на цыпочках подошел к нам. От его хромоты у меня закололо сердце от тысячи сожалений, вызванных любовью. Медленно наклонившись, он поцеловал меня в макушку.

— В следующий раз... доверься мне.

Он хочет следующего раза... слава богу.

Его голубые глаза сияли.

— Если я что-то обещаю, Эстель, я это обещание выполняю. И я обещаю, что сделаю все, что ты захочешь. Я буду целовать тебя, как ты захочешь. Я буду заниматься с тобой любовью, невзирая на твои страхи.

Он поймал мои губы своими.

Поцелуй был мягким и украденным. От его прикосновения в моей крови запульсировали волны единения.

Я вздохнула ему в рот.

Нежно облизывая меня, он двигал губами, проводя теплые поцелуи по моей челюсти к уху. Его дыхание было греховно горячим, когда он прошептал:

— Я заставлю тебя кончать снова и снова, Стел, но если это означает, что я никогда не получу удовольствия, то хорошо. Я могу жить без него, если это означает, что ты будешь жить с большим удовольствием.

Его взгляд снова нашел мой.

— Ты не должна бояться меня или того, что мы будем вместе... обещай мне, что не будешь разлучать нас.

Мне так много нужно было сказать. Так много нужно было признать и так много раз извиниться.

Но сейчас было не место.

Попробовав его вкус на своей нижней губе, я прошептала:

— Сегодня вечером. Мы можем пойти куда-нибудь и поговорить.

Полуулыбка заплясала по его лицу.

— Поговорить?

— Пока поговорим... — Я покраснела. — Но кто знает, что будет, когда мне надоест разговаривать.