Невидимые знаки
Шрифт:
Он усмехнулся.
— Справедливо. Это свидание.
Свидание.
По моему позвоночнику пробежала восхищенная дрожь.
Я не была на свидании целую вечность. А теперь у меня было свидание с самым сексуальным, самым удивительным мужчиной, которого я когда-либо встречала.
Мне несказанно повезло.
И снова я почувствовала, что срываюсь. Выбросив в море свое послание в бутылке, я отметила, где и как надолго я забыла, что это существование было временным
Я не знала, радоваться мне или печалиться, что у меня было столько моментов счастья (от наблюдения за тем, как Пиппа играет со сломанным шезлонгом, Коннор распутывает рыболовную сеть, а Гэллоуэй латает крышу без рубашки), сколько я никогда не испытывала, глядя в море, ожидая, когда нас найдет лодка или самолет (привычка, которой мы все придерживались, но которая почему-то стала менее пикантной и более неудобной).
Опустив глаза, Гэллоуэй прошептал, чтобы не разбудить Пиппу:
— Что случилось? Кошмар?
Белокурые волосы упали мне на глаза, когда я посмотрела на нее сверху вниз.
— Вчера у нее был день рождения.
Боль и страдание на его лице сжимали мое сердце, пока оно не лопнуло от пропитанных кровью струн.
— Черт возьми. Я помню, как важны были дни рождения в этом возрасте. Боже, как же мы облажались.
Мы.
В смысле... мы... ее родители.
Я знала, что биологически она не была нашей, но судьба подарила ее нам. Теперь она была нашей. И Коннор тоже. Что бы ни случилось, я бы их не отпустила.
Гэллоуэй провел рукой по лицу, сгоняя остатки сонливости.
— Мы все исправим.
— Как? — Я гладила ее по волосам, не выходя из транса, в который я ее погрузила. — У нас нет ни подарков, ни торта, ни друзей, которых можно пригласить.
Он стоял во весь свой высокий рост, в его глазах пылали идеи.
— Предоставьте это мне.
— Но...
— Никаких «но». Я все исправлю. — Он ушел, не сказав больше ни слова, бесшумно погрузившись в рассвет.
Я был единственным ребенком, но это не значит, что я не умел устраивать вечеринки.
В те времена я был тихим ребенком в школе, но именно меня все приглашали на свои вечеринки. Мои родители всегда поощряли мою популярность, обеспечивая меня братьями и сестрами в виде друзей, хотя они пытались завести еще одного ребенка и потерпели неудачу.
И я не воспринимал их усилия как должное.
Я был гостеприимен как король.
Я овладел искусством светской беседы.
Я преодолевал разрыв между застенчивыми группами и сплоченными бандами.
Но
Я думал, что навсегда утратил это желание. Но это было до того, как в мою жизнь (в буквальном смысле) влетела Эстель.
Взглянув на розовеющее небо, я прикинул, что до рассвета осталось несколько часов. Эстель уложит детей спать, а я сделаю все возможное, чтобы подарить Пиппе лучший восьмой день рождения.
…
Пот стекал по моей обнаженной спине, когда я вошел в хижину и замер при виде Эстель, которая крепко спала, обхватив Пиппу, а Коннор спал на краю кровати сестры, как маленький полосатый кот.
Несмотря на наступление половой зрелости и гормональные перепады Коннора (не говоря уже о запахе тела, когда тестостерон начал действовать), он по-прежнему оставался заботливым братом, готовым на все, чтобы защитить свою плоть и кровь.
Так же, как я сделаю все, чтобы защитить Эстель.
Напившись воды из одной из наших всегда полных бутылок, я прочистил горло.
Одна за другой открылись три пары глаз, гарпуном впиваясь в мою грудь и гарантируя, что я никогда не освобожусь от этих людей.
Хлопнув в ладоши, я улыбнулся Пиппе.
— Не могла бы именинница последовать за мной? Думаю, снаружи ее ждет сюрприз.
Мгновенно загорелое, худое лицо Пиппы засветилось, как чертова сигнальная ракета (если бы только у нас была такая).
Она вырвалась из объятий Эстель и бросилась ко мне.
— Правда? Какой?
— Тебе придется подождать и посмотреть, нетерпеливая Пиппи. — Я обхватил ее руками, поднял на руки и понес на улицу.
— Что это? Где? — Она подпрыгивала в моих руках.
Лишний вес и нескоординированное равновесие причиняли боль моим едва зажившим костям. Моя голень была единственной частью, которая чувствовала себя почти обычно. На кости была шишка, но она была крепкой. Моя стопа все еще была покрыта синяками, но, по крайней мере, пястные кости зажили достаточно, чтобы я смог шевелить пальцами ног (не обращая внимания на боль, конечно).
А вот с лодыжкой пришлось повозиться.
Она срослась, но неправильно. Она не была идеально прямой, и сустав, где нога переходит в стопу, был не в норме. Я не сказал Эстель, как это больно, когда что-то сломано — не только временно, но и навсегда.
Я мог ходить, но не бегать. Я мог двигаться, но не летать.
Я был испорченным товаром.
Но, несмотря на боль при каждой нагрузке, я бы ни за какие бриллианты в мире не опустил Пиппу.
Прищурившись от яркого солнечного света, когда я вышел на пляж, я сказал: