Невидимые знаки
Шрифт:
— Не похоже на секрет. — Коннор скрестил руки.
— Ну, тогда это магия.
— На магию тоже не похоже.
Я нахмурилась на подростка, прежде чем нацарапать еще несколько слов. По мере того, как календарь продвигался вперед, он все больше спорил.
— Просто подожди. Вот увидишь.
Прикусив губу, я взяла в руки большую ручку и закончила свой рисунок. Мое сердце учащенно забилось, когда я отступила назад и натолкнулась на Гэллоуэя.
Он застыл, но не отошел, позволив мне поймать равновесие.
Мои внутренности сжимались и таяли одновременно.
Я мимолетно улыбнулась ему.
— Спасибо.
Он прочистил горло, но ничего не ответил.
Пиппа прочитала то, что я вырезала на песке:
— Подари мне свои заботы, и я заставлю их исчезнуть. — Ее карие глаза встретились с моими. — Что это значит?
— Мне неинтересно. — Волосы Коннора встали дыбом во всех направлениях, когда он покачал головой. — Это означает сеанс консультирования, Пип. А нам это не нужно.
Это пубертат превращает его в грубияна или недостаток солнечного света и бесконечный моросящий дождь?
Я сдерживала свое разочарование... с трудом.
— Просто иди со мной, Ко. Тебе не обязательно все подвергать сомнению.
— Да, обязательно. Я знаю об этих вещах, и я не играю.
— Это не игра.
— Мне все равно.
Мои брови поднялись.
— Откуда ты знаешь о консультациях? Зачем тебе знать об этом?
Он пожал плечами, с напускным безразличием, но его стиснутые зубы намекали на острые воспоминания.
— Мои родители ходили к консультанту по вопросам брака. Я подслушал, как они выполняли домашние задания и «делились своими переживаниями», чтобы снова стать счастливыми.
Воспоминания об Амелии и Дункане Эверморе не подходили под описание напряженной пары. Но никто доподлинно не знал, как устроена чужая жизнь.
Пиппа судорожно вдохнула, ее глаза наполнились слезами.
— Я скучаю по ним.
Моя рука тут же протянулась и прижала ее к себе.
— Тебе можно по ним скучать.
Она вытерла нос тыльной стороной ладони.
— Когда это перестанет приносить боль?
Мое сердце разбилось.
— Никто не может тебе этого сказать, Пип. Это дело времени.
Она уставилась на песок, ее маленькие плечи дрожали.
— Так как это работает? — Голос Гэллоуэя покрывал мою душу, изящно становясь на мою сторону в споре. — Что именно мы должны делать?
Я подняла голову.
Его взгляд был прикован к Пиппе, на его лице читались отчаяние и беспомощность. Как бы он ни притворялся, что его не трогают дети, он обожал маленькую Пиппу. И то, что она горевала, а он ничего не мог с этим поделать... приводило его в бешенство.
Знание того, что у него была такая способность любить, приводило в
Почему я снова держусь от него подальше?
Почему я спала одна, когда могла спать с ним? Почему я наказывала себя отсутствием контакта, когда могла прикасаться к нему, когда хотела?
Моя причина все меньше и меньше казалась решающим фактором и все больше и больше напоминала досадную помеху.
Я прочистила горло, заставляя свое шальное сердце успокоиться.
— Я покажу тебе.
Гэллоуэй наклонил голову.
— Что покажешь?
— Волшебное смывание наших забот.
Коннор резко застонал, но не ушел. При всем своем «я слишком крут для этого», он был еще достаточно молод, чтобы ценить единение и совместную деятельность.
Я вижу тебя насквозь, Коннор.
Шагнув вперед, я держала трость, готовая писать. Все замолчали, как будто я и вправду могла наколдовать заклинание.
Я бы хотела, чтобы у меня это получилось.
Я бы хотела, чтобы у меня была волшебная палочка, с помощью которой я могла бы создать лодку и уплыть. Или пожелать самолет, чтобы улететь домой. Или сорвать с неба телефонный сигнал и позвать на помощь.
Я хотела увидеть Мэделин. Я хотела обнять (тут должна быть кличка кота). Я хотела купить контрацептивы, чтобы прыгать на Гэллоуэе и не бояться.
Но я не была ведьмой, и это была не та магия.
Пригнувшись, чтобы заглянуть в глаза Пиппы, я прошептала:
— Чего ты боишься больше всего?
Она вздрогнула.
Гэллоуэй прорычал:
— Ты действительно думаешь, что это хороший вопрос?
Я заставила его замолчать. Я сомневалась, но это помогло мне. Если это поможет Пиппе, то я готова рискнуть.
Пиппа взглянула на брата, безмолвно прося о помощи.
Коннор развел руками, но его лицо было ободряющим.
— Продолжай, Пип. Чего ты боишься больше всего?
Она шаркала пальцами ног по влажному песку.
— Ты не будешь смеяться надо мной?
Коннор показал на свою грудь.
— Я? Нет, обещаю. Вот те крест! Засмеюсь — умру.
Пиппа вздрогнула при слове «умру». Я не сомневалась, что эти четыре буквы были для нее безвозвратно испорчены.
Наконец, она наполнила свои легкие и объявила:
— Я боюсь спать.
Все дернулись.
Спать.
Темнота, в которой мы нуждались и которую любили, стала ее личным демоном.
Я помнила ужас Пиппы, когда мы засыпали и не просыпались, как ее родители. Но я не знала, что она все еще страдает. Материнский инстинкт хотел сказать ей, чтобы она не боялась. Что сон — одна из самых безопасных вещей, которые может сделать человек. Я хотела напомнить ей о красоте сна и омоложении, которое дает лучшая дрема на солнечном лугу.
Но это было не для меня. Это должна была помнить она.